Ведьмин век. Трилогия - Дяченко Марина и Сергей Страница 38

Ночной город. Карусель огней; она зажмурилась, переживая новый приступ головокружения. Что это с ней? И где книга, неужели она оставила ее на диване в приемной? Как глупо…

«Мы знаем, что зачать ведьму может любая женщина, сколь угодно добросердечная. Мы знаем, что дети невинны, и ведьма осознает свою злокозненную суть, только начав кровоточить…»

Ивга прерывисто вздохнула.

– Паршиво? – спросил инквизитор, не поворачивая головы.

Она, тоже не глядя, кивнула.

– Прости. На самом деле ты должна бы несколько часов валяться без сознания… Во всяком случае, те наши подруги, что перевели оперный театр в разряд погорелых, валяются до сих пор…

Ивга сглотнула. Ей было неприятно вспоминать.

Во дворе дома на площади Победного Штурма старушка прогуливала свою собачку; в квартире на втором этаже заканчивала работу веселая домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для толкований.

Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула инквизитору в глаза:

– Скажите ей… А то она переживает, бедная, что у вас такая оборванная и некрасивая любовница. Она не понимает, как это вас угораздило…

Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел на нее. Потом приподнял уголки губ:

– А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?

Ивга вздохнула:

– Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..

Старый лум говорил с женщиной. Издали Клав обознался, приняв ее за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче – а эта женщина казалась усталой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщина медленно отвечала, еле заметно кивала тяжелой головой, и покатые плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись – хотя, конечно, Клав мог и ошибиться.

Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со скамейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущенной руке. Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.

Минуты три оба следили за крупной белкой, выписывающей спирали вокруг темного дубового ствола.

– Я нуждаюсь в утешении, – сказал парень глухо.

Лум пожал плечами:

– Я здесь для того, чтобы утешать… Но тебе я вряд ли смогу помочь… Клавдий.

– А вы попытайтесь, – тихо попросил парень. – К кому мне еще идти?..

Лум помолчал, откинувшись на спинку скамейки. Проводил белку взглядом, вздохнул:

– Я… предупреждал тебя. Ты не послушал.

– Не послушал, – согласился Клав. – Не мог послушать… Повторилось бы все… – его передернуло, – повторилось бы – не послушал бы снова.

– Жаль, – глухо проронил старик. – Ты сильнее многих… и ты непростительно слаб.

Клав ожесточенно вскинулся:

– В чем моя вина? В том, что любил… люблю ее?..

Лум поднял глаза, и, холодея под его взглядом, Клав осознал свою ошибку. Если старик хоть тоненькой ниточкой связан со службой «Чугайстер»…

Его собеседник был достаточно проницателен; некоторое время старик и юноша неотрывно смотрели друг на друга.

– Я всего лишь лум, – медленно произнес старик. – Я делаю, что умею… И ничего больше. Не приписывай мне… лишнего. Я всего лишь лум.

– Зачем они приходят? – спросил Клав шепотом. – Они… ради нас? Они… это именно они или нет?..

Облачив в слова свои неясные стыдные страхи, он ощутил наконец облегчение. Все-таки сумел. Главный вопрос задан…

Старик вздохнул:

– Я не могу сказать тебе больше, чем знаю… Даже всего, что знаю, я не могу сказать. Это слишком… личное…

– Они хотят нашей смерти? – быстро спросил Клав. – Это может быть правдой? Чугайстеры говорят…

Он осекся. Не ко времени сказанное слово; не поминать бы.

– Возможно, – отозвался старик, глядя вперед и вдаль, туда, где среди зеленеющих ветвей вились полчища мелких птиц. – Это слишком… индивидуально… Но я не хотел бы, чтобы ты сюда приходил. Это, наверное, жестоко, но ты выбрал сам; не приходи на кладбище. Или я вызову… их. Хоть я тоже их не люблю…

– Но ведь только вы можете… помочь… подсказать… – Клав говорил затем только, чтоб не молчать. Он уже понимал, насколько слова бессмысленны.

– Побереги себя, – глухо отозвался лум. – Это все.

И ушел, враз одряхлевший, и побрел прочь, подставив согбенную спину белым каплям весеннего синичьего помета.

Клавдий знал, что на болеутоляющее надежда невелика; сделавшись маркированным инквизитором, он потерял способность засыпать со снотворным и избавляться от боли посредством таблеток. Боль следовало изгонять усилием воли – но вот, как на грех, все не удавалось сосредоточиться.

Боль была не в раненой руке. Боль была где-то очень глубоко, сдавленная боль, до поры до времени угнетенная боль… Надо отвлечься.

Девчонкины глаза блестели в полутьме прихожей. Волосы, рассыпавшиеся по плечам, недалеко ушли от медной проволоки; у нее поразительная защита. Раньше он не встречал ведьм, способных так стойко переносить столь тяжелые испытания; правда, там, на площади перед Дворцом, она чуть не грохнулась в обморок и здорово помяла его раненую руку… Хотя – разве это рана?..

Какое падение нравов… Ведьма, нападающая на инквизитора с огнестрельным оружием. Еще лет десять назад это показалось бы диким; теперь они идут на все. Где не хватает собственной силы – достанут пулемет…

– Господин Клавдий! – позвала домработница из кухни. – Я творожок-то заберу, потому как он у вас прямо в пакетике и закиснет… Я из него испеку творожничек… Вам как, на одну порцию готовить? Или на сколько?..

– На две, – ответил Клавдий, не оборачиваясь.

Девчонка прерывисто вздохнула.

Дурак все-таки Юлиан, подумал Клавдий с неожиданным ожесточением. Дурак… Его парень никогда не будет мужчиной. Это, может быть, и удобно – послушный сын…

Как сложилась бы судьба Назара с Ивгой? Да хорошо сложилась бы, девочка достаточно умна… чтобы и отцу, и сыну было с ней комфортно и хорошо. Откуда такая пылкая любовь?.. У Назара, по-видимому, и нет никакой любви, он увлекся яркой экзотической девчонкой… У Ивги – непонятно. Вроде бы она действительно привязана к этому дурачку, и так сильно, что готова ради этого вытерпеть…

Если бы Назар хоть на минуточку представил, что именно приходится терпеть его бывшей невесте. Возможно, он ненароком поумнел бы.

«Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..»

– Мне по рангу, – он чуть усмехнулся, – положены исключительно такие женщины, каких я захочу. В этом преимущество… высокого положения на служебной лестнице.

Девчонка дерзко вскинула подбородок:

– Ага, вот в чем дело!.. То-то я на вашей большой кровати спать не могла – призраки ваших красавиц ну так и толпились, понимаете…

После ужина обнаружилось, что кураж, дававший ей силы, прошел.

Там, на обочине, остались белые одуванчики; женщину, оставшуюся в горящем здании, звали Хелена Торка. «Если ведьма, не подвергшаяся инициации, во многом сходна со мной и с тобой… то инициированную ведьму сложно считать человеком. Ни мне, ни тебе никогда не понять ее. Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня…»

– Ивга, ты меня слышишь?

Она сжала зубы. Ей до слез жаль было Хелену Торку… и кого-то еще. Невыносимо жаль.

– Терпи, Ивга. Мне тоже грустно.

– Она… покончила с собой?

Пауза.

– Ей просто стало незачем больше жить. Ее театр, ее ученицы…

– Почему?!

– Ведьмы, Ивга. Никто не понимает, почему благополучные девочки, полностью отдающие себя искусству… любимые и любящие девочки вдруг идут против всего, что было для них свято. Убивают учительницу, сжигают… он ведь так дотла и сгорел. Теперь когда еще восстановят…

– Но ведь Торка тоже была…

– Ведьмой. Да. Я не смогу объяснить тебе, почему Торка всю жизнь… почему она предпочла умереть, но не сделаться действующей ведьмой. То есть я, конечно, пытаюсь понять… но не могу.