Мерлин - Стивен Рэй Лоухед Страница 38

В тот же день, когда я вернулся из Каеркема, мы отправились в Ллионесс. Я никогда не был в южных низменных землях, знал лишь, что они принадлежат Белину и что Майлдун, Харитин брат и мой дядя, живет вместе с ним. Во дворце Ллионесскую ветвь нашей семьи упоминали редко. Несколько слов о размолвке, которые я услышал совсем недавно, — вот, наверное, и все. Никто мне не говорил, что за человек царский брат и какая нас может ожидать встреча.

Весна только-только начиналась, все зеленело, обещая богатый урожай. Впрочем, здешняя местность суровее нашей, трава ниже, склоны круче, почва тоньше и каменистее. Далеко ей до щедрости Диведа или Летнего края.

Торчащий в море, как палец, Ллионесс с его кривыми балками и скрытыми от глаз лощинами отличается от Летнего края и Инис Аваллаха решительно во всем. В любое время дня или ночи с моря может наползти туман, яркое солнце — спрятаться за тучу. Резкий ветер пахнет морской солью, слух наполняет неумолчный рокот волн — отдаленный и в то же время близкий, как биение крови в жил ах.

Короче, я сказал бы, что здешняя земля дышит скорбью. Нет, это слишком сильное слово, лучше сказать — грустью. Каменистый мыс оседал под бременем своей горести, его холмы были тоскливы, а долины угрюмы.

Я ехал и пытался понять, отчего местность выглядит столь безотрадно. Солнце ли тусклее, небо ли не такое голубое, холмы ли менее зелены?

В конце концов я решил, что у мест, как и у людей, есть свой характер. Подобно человеку, страна может быть дружелюбной или печальной, веселой или унылой... Возможно, со временем земля обретает черты своего хозяина и раскрывается путнику в виде таких вот впечатлений. Думаю, важные события тоже накладывают на окрестности неизгладимый отпечаток.

Таков был Ллин Ллионис, который звался теперь Ллионесс. Я понимал, откуда взялись разговоры о мрачных чудесах — Ллионесс не располагал к себе. Ощущение тоски росло по мере того, как мы приближались к дворцу, стоящему лицом на запад на высоком морском обрыве. Подобно Инис Аваллаху, он был обнесен надежной стеной с воротами и башнями. Внутри же он оказался просторнее, поскольку с Белином осталась большая часть уцелевших атлантов и лишь немногие ушли с Аваллахом на север.

Белин принял нас учтиво, но сдержанно. Мне казалось, он нам рад, хотя и держится настороже. Мое первое впечатление было таким: вот разуверившийся в жизни человек, которому ничто не мило. Даже объятие его было холодно, словно прикосновение змеи.

Майлдун, мой дядя, которого я никогда прежде не видел, оказался ничуть не лучше. Лицом он походил на Белина и Аваллаха — семейное сходство сказывалось очень сильно. Он был красив и статен, но держался надменно и своенравно. Подобно земле, на которой он жил, тоска окутывала его, как плащом.

Однако Гвендолау и Барам сделали все, чтобы развеять подозрения: вручили подарки, присланные Аваллахом, подробно объяснили цель нашего приезда и вообще вели себя словно братья, соскучившиеся в разлуке. Наверное, они поняли характер людей, с которыми столкнулись, так что к концу нашего пребывания сумели завоевать Белина, если не Майлдуна.

Думаю, они заключили какие-то важные договоры, но я этого не помню. Мое внимание было занято другим.

С того момента, как мы въехали во двор, я ощущал на душе какую-то тяжесть, почти удушье. Не страх — тогда я еще не научился страшиться этого чувства, — но тягостную, неотвязную близость чего-то гадкого и жалкого. Я понял, что приехал сюда ради этого и ничего другого. Мое дело — выяснить, откуда исходят эти миазмы.

Я совершил необходимые визиты вежливости, а потом постарался, не привлекая внимания, осмотреться во дворце. Первым моим открытием оказался молоденький кравчий по имени Пеллеас. Никаких особых обязанностей у него не было, так что я завязал с ним дружбу. Он с охотой показал мне дворец, я же был рад такому толковому проводнику. Пеллеас кое-что знал о придворной жизни и не делал секрета из своих знаний.

— Все, что ты здесь видишь, построено позже, — сказал он мне в ответ на мои расспросы. — Чуть дальше по берегу есть старая крепость — башня и загон для скота, ничего больше.

В предшествующие два дня мы исследовали многочисленные дворцовые постройки, но так и не нашли того, что я искал. Время поджимало — Гвендолау с Барамом заканчивали переговоры.

— Отведи меня туда, — сказал я.

— Сейчас?

— Почему нет? Разве кравчий не должен исполнять любое желание гостя?

— Но...

— Я желаю непременно осмотреть ту башню, о которой ты говорил.

Мы оседлали коней и немедленно тронулись в путь, хотя солнце уже клонилось к закату. Морские обрывы в Ллионессе по-своему красивы: одинокие и зубчатые, возвышаются они над волнами, что неустанно бьют в основания черных скал и раз за разом расстилаются белой пеной. С морской стороны редкие смельчаки-деревья вырастают кривыми и уродливыми — их тонкие, изломанные ветви постоянно плещут на ветру.

Дорога к башне шла с подветренной стороны холмов, так что морской ветер не очень нам досаждал, но ритмичные удары волн в глубоких подземных гротах отдавались под копытами наших коней.

Солнце коснулось водной глади, и далекий горизонт залило расплавленной медью, когда мы наконец увидели башню. Что бы ни говорил Пеллеас, выглядела она величественно. Многие британские короли, заполучив такую, и не мечтали бы о большем. Она была сложена из того же странного белого камня, что и дворец Белина, а лучи предзакатного солнца окрасили ее в цвет старой кости. Четырехугольная в основании, она венчалась круглыми башенками, и с дороги казалась толстой шеей с лицами на все четыре стороны света.

Так вот где последние дети Атлантиды вступили на чужой неприютный берег. Вот куда вынесло три потрепанных бурей корабля, вот где Аваллах и Белин поселились, прежде чем отправиться на завоевание новых земель.

Крепость окружал земляной вал с каменным загоном для скота, теперь местами разрушенным. Вереск цвел повсюду, словно второе море, выстилая землю и взбираясь на каменное основание башни. Мы привязали лошадей с внешней стороны вала и через пролом в стене проникли во двор.

Башня казалась необитаемой, но усилившееся чувство тоски,