Андрей Стерхов - Быть драконом Страница 38

Я замолчал и стал чесать за ухом у подбежавшего Кипеша.

— Так это ты всё о чём, Егор Владимирович? — прервал моё молчание дядя Миша.

— О жизни, Михаил Кузьмич. О жизни. Ты спрашивал, я ответил. Так получается, что для меня жизнь это и есть нелёгкое стояние на том подводном камне.

Дядя Миша озадаченно хмыкнул, вытащил пачку «Примы» и угостил меня цигаркой. Мы закурили. Курили чинно и без баловства. А главное — молча.

Не знаю, о чём думал дворник, а я ни о чём не думал, просто наблюдал за сценкой, которая разыгралась на детской площадке.

В песочнице копались двое ребятишек лет, наверное, четырёх. Мальчик и девочка. Не знаю, что уж они там, какие куличики, между собой не поделили, а только вдруг девчонка взяла да и ударила пластмассовым совком мальчишку по голове. И пока он соображал, заплакать ему или нет, она, по-девчачьи коряво размахнувшись, ударила его ещё раз. Бабах — на тебе, дурак нехороший. От души приложилась красна девица. Ничего не скажешь — от души.

После этого парню уже, собственно, ничего другого и не оставалось, как только зареветь. Горькими слезами и без излишнего геройского выпендрёжа. Что он срочно, не сходя с места, и предпринял.

Правда, по началу, как это у них, у нынешних-то, водится, в один лишь глаз. Вторым стал напряжённо зырить по сторонам. Желал лично отследить реакцию мировой общественности. Общественность, надо сказать, его не подвела: обе бабки, ослабившие за болтовней контроль над подопечными, тут же подорвались со скамейки. И ну к песочнице. Бодро, скачками, обгоняя друг друга. Туда, туда — к эпицентру «кровавой» трагедии.

Пацан, узрев, что миротворческие силы на подходе, перестал экономить ресурс жалости к самому себе, расслабился, и припустил уже в оба-два глаза. Губы его задрожали. Носопырка соплями набухла. Началась у парня вульгарная истерика. Зашёлся.

А юная феминистка, ошарашенная столь неожиданным результатом своей агрессии, в миг сделалась испуганной, уронила безвольно совок на дно песочницы, и, побледнев, на всякий случай тоже завыла. Причём, мастерски, — с ходу навзрыд. Дескать, жалейте, люди, коль на то дело пошло, тогда уж и меня — несчастную жертву тёмных страстей.

Колодец двора наполнился тревожной какофонией, вобравшей в себя нарастающий детский вой, шелестящие старушечьи причитания и лай рванувшего к месту разборки пса Кипеша.

«Маленькие, а уже люди», — усмехнулся я. После чего последний раз затянулся и загасил сигарету о каблук. Хотел бросить окурок на газон, но на излёте движения передумал и сунул в карман. Похлопав дворника по коленке, стал прощаться:

— Пойду я, пожалуй, Михаил Кузьмич. Набегался за день. В люльку тянет.

— Ну что ж, коль так, иди, Егор Владимирович, иди, — разрешил дворник. — Иди с Богом, но о том, о чём я тебе в то воскресение говорил, подумай.

— Подумаю, Михаил Кузьмич. Обязательно. Как только в люльку заберусь, так и сразу думать начну.

— Вот оно и будет хорошо, — одобрительно покивал дворник и вдруг спросил: — Скажи, Егор Владимирович, а как ты тогда спасся?

— Когда? — не понял я.

— Когда тонул, да на камень выбрался.

— А я не спасся, Михаил Кузьмич.

— Как так?

— Да вот так. До сих пор на том камне стою.

— Во как ты лихо завернул! — довольно крякнул дядя Миша.

Уже набрав код на замке двери, я обернулся и спросил:

— Михаил Кузьмич, скажи, у нас в подвале крысы водятся?

— Были, да прошлой весной всех толчёным стеклом ухайдакал, — припомнил дворник.

— Увидишь новых, дай знать.

— А зачем они тебе, Егор Владимирович?

— Хочу, Михаил Кузьмич, посмотреть какой-нибудь из них в глаза. Говорят, если долго смотреть в глаза крысы, то можно увидеть свою смерть.

— Правда, что ли?

— Говорят.

Оставив дворника раздумывать над этой сенсационной мулькой, я нырнул в подъезд и, пока поднимался к себе на третий, подвывал за Гребенщикова:

И всё бы ничего,Когда б не голубой дворник,Который все подметёт, который все объяснит,Войдёт ко мне в дверь,И, выйдя, не оставит следа.

Нажать на пипку не успел: только потянулся, а дверь уже распахнулась — Ашгарр почувствовал, что я подхожу, и открыл, не дожидаясь звонка.

13

Ничего удивительного в том, что Ашгарр меня почувствовал, не было. Он — одна из трёх ипостасей (на дарсе — нагон) дракона по имени Вуанг-Ашгарр-Хонгль. И я ипостась этого дракона — та, которая зовётся Хонгль. А внутренняя связь между ипостасями одного и того же дракона — это не хухры-мухры. Это невидимая, но крепчайшая пуповина, которой мы соединены друг с другом навеки. И ещё с третьим — с нагоном по имени Вуанг.

Глядя на нас со стороны, можно подумать, что мы близнецы. Но мы больше чем братья. Мы нагоны. Мы части одного и того же дракона. Дракон думает о себе: «Я — это они». Каждый из нас думает о драконе: «Я — это он». И думает о двух других нагонах: «Они это я, а я — это они».

Нет сомнения, что у дракона больше, чем три «я», имя им на самом деле легион, но сила и самосознание остальных исчезающе малы и при трансформации распределяются между основными. Вот почему мы шагаем по дорогам человеческого мира втроём: Вуанг, Ашгарр и я — Хонгль. Сквозь бури и штили: воин, бард и маг.

Расскажи непосвящённым, не поверят.

Но это так.

Когда-то мы, драконы, были самыми нормальными существами — цельными и неделимыми, но эволюция взяла то, что посчитала своим. Эволюция — это лом, а против лома нет приёма. Никому ещё не удавалось обойти закон: «Выживает только тот, кто способен приспособиться». И нам не удалось.

Чтобы выжить в мире, заточенным Создателем под людей, нам пришлось здорово измениться. Кардинально. До неузнаваемости. Ускорили процесс, между прочим, сами люди. Точнее сказать, храбрейшие и самые непримиримые их них — Охотники. И без того нас было в сотни тысяч раз меньше, чем людей, так ещё и драконоборцы подвязались истреблять нас с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Численность нашего гордого крылатого племени с каждым годом неумолимо сокращалась, и рано или поздно мы сгинули бы совсем. Всё шло к тому. И стряслось бы, когда бы ни сработал закон компенсации. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: из-за того, что крупицы магической Сила, которой обладали погибшие драконы, никуда не исчезали, а равномерно распределялись между оставшимися, однажды наступил такой день, когда каждый представитель драконьего народа стал обладать Силой полноценного мага.

Кто первым из нас научился обращаться в людей, скрыто во мраке веков. Но научился. И научил других. Впрочем, не так уж это и трудно: желание, сосредоточенность, три несложных заклинания плюс надёжное место, где можно спрятать сердце — вот и всё, собственно, что нужно для успешного изменения внешнего облика. Единственная проблема — одно человеческое тело не в состоянии вместить тело целого дракона, а мозг — три его базовых «я». Поэтому-то каждый из ныне живущих на свете драконов существует в трёх ипостасях. В трёх человеческих телах.