Генри Каттнер - Ярость (Сборник) Страница 38

Медленная музыка, сопровождавшая вращение комнаты, смолкла. Резко ударил гонг, и ленты плавающего по комнате разноцветного тумана всколыхнулись. Росейз встала и поправила висевшую у бедра лиру.

— Мой выход. Я подумаю, Сэм. Подожди немного, вдруг окажется, что я не очень-то тебе подхожу.

— Я знаю, что не подходишь. Отправляйся петь. Я зайду к тебе после праздника, но не за ответом. Ответ, я знаю. Ты придешь.

Она рассмеялась и пошла прочь, перебирая струны и напевая вполголоса. Сэм остался сидеть, наблюдая, как поворачиваются головы и светлеют лица ей вслед.

Песня еще не кончилась, когда он встал и вышел из вращающейся комнаты, слыша за спиной негромкий бархатный голос, оплакивающий печальную судьбу бедной Дженевьевы. Певица плавно скользила вверх и вниз по бемолям старинной мелодии, придающим балладе ее жалобное минорное звучание.

«О, Дженевьева, милая Дженни, минует месяц, минует год…», — причитала Росейз, глядя на удаляющуюся широкую спицу Сэма, обтянутую красным бархатом. Закончив петь, она быстро прошла в свою уборную и по каналу видеосвязи вызвала Шеффилда.

— Джим, — быстро сказала она, как только хмурое недовольное лицо появилось на экране, — я сейчас говорила с Сэмом и…

Если бы Сэм мог это слышать, то, наверное, убил бы ее прямо тогда. Но он, конечно, не слышал. В ту минуту, когда начинался этот разговор, он неторопливо шел навстречу той самой случайности, которая перевернула всю его жизнь.

Этой случайностью стала встреча с другой женщиной — женщиной в синем. Медленно проплывая мимо на движущемся тротуаре, она подняла руку и накинула прозрачный шлейф своего платья на голову наподобие вуали. И цвет, и движение чем-то поразили Сэма, и он остановился так резко, что на него наткнулись сразу несколько человек. Один из них сердито повернулся к нему, явно собираясь затеять ссору. Однако, получше разглядев каменное лицо с выступающими челюстями и глубокими волевыми складками, расходящимися к уголкам рта, решил, что повод для конфликта явно недостаточный, и отказался от своей мысли.

Образ Росейз был еще слишком ярок в душе Сэма, и поэтому он посмотрел на женщину с меньшим интересом, чем если бы это случилось несколькими днями раньше. В глубине его памяти шевельнулось давно забытое воспоминание, и он неподвижно застыл, не сводя с нее глаз. Ветерок, сопровождавший движение тротуара, колыхал наброшенную на лицо женщины вуаль так, что легкие тени пробегали по ее глазам. Синие глаза и синие тени от синей вуали. Она была очень красива.

Сэм отмахнулся от очередной ленты розового карнавального тумана, на мгновение замешкался, что было ему вовсе не свойственно, потом решительным жестом поправил свой золоченый пояс и двинулся вперед, ступая легко и широко. Он не знал, почему лицо и фиолетово-синее платье незнакомки вызвали в нем такое беспокойство. Слишком много событий отделяли его от того давнего карнавала, когда он увидел ее в первый раз.

Считалось, что во время праздника все были равны, независимо от положения в обществе. Но Сэм заговорил бы с ней и в любой другой день. Он прошел по направлению движения улицы и встал перед женщиной, без тени улыбки глядя в ее лицо. Бели бы они стояли на одном уровне, она все равно была бы выше его. Она была очень стройна и элегантна. Ее лицо выражало ту изящную утомленность, которая была нынче в большой моде. Сэм не мог знать, что как раз она и изобрела этот стиль и что ее изящество и утомленность были естественными, а не напускными.

Синяя мантия плотно окутывала длинное облегающее золотистое платье, сверкавшее через полупрозрачную ткань. Ее волосы напоминали водопад, низвергающийся двумя потоками вокруг узкого лица. На макушке они были перехвачены золотым обручем и ниспадали сквозь него до самой талии.

В ушах, проколотых с нарочитой грубостью, висели золотые колокольчики. Это был последний крик моды, подражавшей первобытному жизнелюбию. В следующем сезоне можно было ожидать появления золотого кольца в носу, но и с кольцом в носу незнакомка повернулась бы к Сэму с такой же элегантной надменностью.

Сэм не обратил на это внимания. Тоном сухого приказа он произнес: «Пойдем», — и предложил ей руку. Она слегка отклонила голову назад и свысока посмотрела на него. Казалось, она улыбается… Это нельзя было сказать определенно, потому что ее рот, полный, тонко очерченный, как на египетских рисунках, выражал улыбку самим контуром губ. Когда она улыбалась, на ее лице появлялось несколько пренебрежительное выражение. Под тяжестью волос ее голова чуть отклонялась назад и поэтому казалось, что она смотрит сверху вниз — немного устало, немного презрительно и немного насмешливо.

Так она стояла несколько мгновений, глядя на него свысока, и колокольчики в ее проколотых ушах на время смолкли.

На первый взгляд Сэм казался обычным простолюдином, но для внимательного наблюдателя в нем было слишком много противоречивого. Почти сорок лет в нем ни на минуту не угасала всепоглощающая ненависть, так что он даже свыкся с ощущением пожара в душе. Следы этого бешеного горения так отпечатались на его лице, что, и отдыхая, он выглядел человеком, рвущимся в бой. Все это скрадывало его тяжеловесность и придавало ему выражение устремленности и порыва.

Еще одной примечательной особенностью Сэма было полное отсутствие волос. Простая плешь — явление достаточно заурядное, но его абсолютно голую голову нельзя даже было назвать лысой или плешивой. Его череп был такой классически правильной формы, что любая прическа испортила бы совершенную линию лба. Вред, сорок лет назад причиненный младенцу, был бы гораздо большим, если бы не спешка и, пожалуй, небрежность, вызванная Плащом Счастья. Благодаря им сохранились правильная форма черепа и ушей, присущие всем Харкерам благородные, хотя и скрытые остальной внешностью, линии подбородка и шеи.

Но мощная шея с совершенно не свойственной Харкерам вульгарностью тонула в воротнике ярко-красной рубашки. Ни один Харкер даже на карнавал не вырядился бы с ног до головы в алый бархат, перехваченный на поясе позолоченным ремнем. Но что странно — Сэм косил свой костюм с таким же достоинством, как это делал бы и кто-нибудь из них.

Несмотря на коренастую фигуру, широкую грудь, мягкую, чуть в развалку походку, в Сэме Риде каким-то неуловимым образом проявлялась кровь Харкеров. То, как он держался и носил одежду, совсем не вязалось с бочкообразной фигурой, которая сразу выдавала человека из простонародья.

Бархатный рукав крупными складками собрался на согнутом локте. Сэм стоял неподвижно, твердо глядя на женщину в синем сузившимися глазами, отливавшими сталью на его красном лице.