Gamma - Цели и средства Страница 38

— А тогда было пасмурно, – начал он. – К вечеру собрался дождь, но его разогнали фейерверками и падающими звездами. Волшебники не хотели, чтобы дождь испортил им праздник, а он в тот вечер был единственным, кто оплакивал погибших.

Когда шесть лет назад он сказал это впервые, Минерва заспорила. Ведь никто толком ничего не знал, о гибели Поттеров сообщили лишь на следующий день, а сколько волшебников приходили и приходят к развалинам дома в Годриковой Лощине, а сколько семей вызвались усыновить маленького Гарри! Не было ничего кощунственного в их радости в тот вечер, да и не все радовались. Не только Северус понес тяжелую утрату. Альбус винил себя в том, что не сумел защитить Поттеров, и решение отдать Гарри Дурслям далось ему нелегко. Рем потерял всех своих друзей…

Северус терпеливо слушал, грустно улыбаясь и не перебивая, пока Минерва сама не поняла, что это несопоставимо. Она замолчала, и несколько минут они вдвоем слушали веселый гул, долетавший из Большого зала. Северус будто ждал чего‑то, а она совершенно не знала, что делать. Тогда он заговорил, против обыкновения не саркастично, а мягко:

— Я не хотел вас огорчить, мадам директор. Просто в такие вечера особенно остро ощущаешь необратимость… и одиночество… Я знаю, вы хотите меня утешить – не нужно. Я давно мертв, как и она, я уже вовсе не я, а лишь воспоминание обо мне, из холста и красок. Воспоминание в плену воспоминаний…

Он улыбнулся грустно, но уже без горечи, поднялся, и с его колен на землю скатился скомканный пергамент.

— Вы уронили, профессор, – окликнула его Минерва.

— А, это… – он поднял листок и сунул его в карман. – Вы правы, его следует подобрать, не нужно засорять хороший пейзаж скверными стихами.

Минерва мысленно выругала себя за недогадливость.

— Вы писали их, когда я вошла. Прочтете?

— Они бездарны. Я лучше почитаю вам Верлена – маггловское происхождение не мешало ему писать волшебные стихи. Хотите?

Она хотела – Снейп в самом деле хорошо читал, играя бархатными интонациями, и звуки чужого языка придавали особую прелесть чтению. Шекспир, а еще Гораций, Петрарка и Рембо, всегда в оригинале и всегда кстати. В тот раз, наверное, тоже было кстати – что‑то о воспоминаниях, золотых волосах и первом «да» из любимых уст.

Минерва больше никогда не напоминала об Альбусе или Реме – профессор заводил этот разговор не для того, чтоб его переубедили. Так что теперь она тоже молчала, слушала потрескивание огня в камине и смотрела на неподвижную фигуру на картине. Потом Снейп шевельнулся, снял желтый листок с мантии, положил его на ладонь, и Минерва решила, что это вполне подходящий момент.

— Северус… Почитайте мне то стихотворение. Вы знаете…

Он быстро взглянул на нее через плечо:

— То самое?

— То самое, – кивнула Минерва.

Снейп переплел пальцы, потом решительно откинул с лица волосы и поднял взгляд к горизонту.

– Souvenir, souvenir, que me veux‑tu? L'automneFaisait voler la grive à travers l'air atone,Et le soleil dardait un rayon monotoneSur le bois jaunissant où la bise détone…[1]

Его голос смолк, и когда Минерва посмотрела на картину. Снейпа там уже не было. Она улыбнулась, погасила свечи и тихо вышла в коридор. Теперь все будет хорошо, теперь он поднимется в кабинет, там его уже ждет Альбус с чаем и лимонными дольками.

— Угощение или трюк, мадам директор! – раздался противный голос над головой.

Минерва укоризненно посмотрела вверх.

— Пивз, ну хоть ты‑то сегодня меня не трогай!

Пивз с хохотом помчался в Большой зал.

Souvenir, souvenir, que me veux‑tu? L'automneFaisait voler la grive à travers l'air atone,Et le soleil dardait un rayon monotoneSur le bois jaunissant où la bise détone…

Nous étions seul à seule et marchions en rêvant,Elle et moi, les cheveux et la pensée au vent.Soudain, tournant vers moi son regard émouvant“Quel fut ton plus beau jour?” fit sa voix d'or vivant,

Sa voix douce et sonore, au frais timbre angélique.Un sourire discret lui donna la réplique,Et je baisai sa main blanche, dévotement.

– Ah! les premières fleurs, qu'elles sont parfumées !Et qu'il bruit avec un murmure charmantLe premier oui qui sort de lèvres bien‑aimées!

Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье?Осенний день хранил печальное молчанье,И ворон несся вдаль, и бледное сияньеЛожилось на леса в их желтом одеянье.

Мы с нею шли вдвоем. Пленили нас мечты.И были волоса у милой развиты, —И звонким голосом небесной чистотыОна спросила вдруг: «Когда был счастлив ты?»

На голос сладостный и взор ее тревожныйЯ молча отвечал улыбкой осторожной,И руку белую смиренно целовал,— О первые цветы, как вы благоухали!О голос ангельский, как нежно ты звучал,Когда уста ее признанье лепетали!

Гарри совершенно не представлял, как оживляют портреты, и волновался куда сильнее, чем когда выбирал эскиз. Тогда все было ясно, он сразу увидел портрет, вернее, будущий портрет – настоящего Северуса Снейпа, каким его никто не знал. Разве что Дамблдор… И вот теперь все готово, ничего уже не нужно выбирать, и все же Гарри волновался и рад был, что Джинни, Рон и Гермиона рядом. Их пригласили в Хогвартс, репортер из «Пророка» вертелся рядом, снимал гостей и оба портрета: выполненный по эскизу и стандартный директорский – в тяжелых посеребренных рамах. Потом все затихли, и министерский чиновник повернулся к Гарри:

— Мистер Поттер?

Гарри растерялся, но Гермиона сжала его руку, шепнула: «Приступайте!».

— Приступайте, – повторил Гарри, и вышло уверенно и торжественно.

Чиновник коснулся полотна палочкой – и кресло на директорском портрете опустело. Вторая картина дрогнула, перспектива ее углубилась, занавесь на окне зашевелилась от сквозняка. Северус Снейп обернулся.

Потом, когда директорскую раму перенесли в кабинет Макгонагалл, повесили рядом с портретом Дамблдора и деликатно оставили директора Снейпа осваиваться на новом месте, Гарри присоединился к маленькой компании, которая повезла вторую картину в музей. Пустую раму повесили безо всякой торжественности – все отложили до официального открытия. Чиновник уточнил, всем ли доволен мистер Поттер, и зашагал к берегу реки – аппарировать в Лондон. Пора было уходить, но Гарри ждал неизвестно чего, глядя на нарисованное окно.

Дождался. Снейп шагнул из‑за рамы, присел на подоконник, глядя в сторону. Откашлялся и, к огромному облегчению Гарри, заговорил первым.

— Я понимаю, что своим портретом в кабинете директора Хогвартса обязан вам, Поттер. Я благодарен. Не представляю, чего вам это стоило.

— Вы заслужили, – тихо проговорил Гарри. – Если бы не вы, от Хогвартса б вообще ничего не осталось.

И заговорил дальше, опасаясь передумать:

— Мне жаль, что вы умерли, и многим жаль, поверьте. Теперь, когда все знают, какой вы на самом деле.