Дмитрий Гаврилов - Великий и Ужасный (фантастические рассказы) Страница 38

— Ну, держите меня, ребята!

Он шёл и не оглядывался, считая недостойной эту слабость. Шёл и не оглядывался — ненавидя и презирая это великорослое ничтожество.

— Стоять! — заорал Ара.

В три прыжка он настиг мальчика, рывком повалил на землю и стал остервенело избивать ногами…

— Ой, ребятки! Матерей вы своих не жалеете! — сказала сердобольная тетушка, высунувшись из окошка первого этажа. — Им ведь стирать — не перестирать.

— И чему тебя только в школе учат! — юродствовал Ара. — Дебил. Дают — бери, а бьют — беги. Побежал бы — ничего с тобой не стало бы.

— Тварь! Гнусь! Гадина! — выпалил мальчишка, вывернувшись из-под удара. Ему, наконец, удалось вскочить. — Ты сдохнешь, — повторил он, и указал на обидчика пальцем, — Не будь я учеником Трижды Мудрого.

— Спятил?! Книжек обчитался! Дебил и есть! — выговорил, словно запыхавшись от работы, Ара, но уже не так уверенно, как прежде.

— Черви сожрут твою плоть, — продолжал мальчишка, вытерев ладонью кровь под носом, но только размазал её по разбитым губам, — и грязь, которой ты являешься, разотрут сотни ног по улицам этого города, — продолжал мальчик, не опуская указательного пальца. — Но, сперва, тебе предстоит долгая, мучительная жизнь. Её так и назвать-то нельзя.

— Во, больной! — Ара покрутил ладонью у виска и кивнул, словно приглашая дружков и дядю Колю присоединиться к веселью. — Совсем обчитался книжек, до одури… — повторил он.

— Ты сам. Сам! — пронзительно выкрикнул мальчишка и сделал властный жест рукой, словно приказывал всю жизнь, обратив большой палец вниз.

Ара отшатнулся, зацепившись ногой за арматурный прут, каких понатыкано сотни во дворах новостроек, не удержал равновесия и грянулся наземь.

— Теперь ты будешь ползать, как последняя тварь, до конца своих дней, — услышал он сквозь боль, поразившую его так подло в спину. В спину, где сидело три дюйма ржавого металла.

«Он ещё не волшебник. Ему лишь предстоит учиться, — подумал я и улыбнулся, поигрывая кадуцеем. — Но какой способный мальчуган! Да и кто сказал, что только любовь способна творить настоящие чудеса? Любовь — она совсем не по моей части».

Смерть гоблина[5]

По утру лаяла очумелая собака…

«Духи! Душманы приехали!» — раздалось с улицы. «Молодых пригнали!» — понеслась благая весть от одного к другому. «Где? Откуда?» — и пошло, поехало… Курилки опустели. Все, кто был в казарме, высыпали наружу и теперь заинтересованно всматривались вдаль, туда, где за густыми, но аккуратно подстриженными кустами акации мелькали бритые головы новобранцев.

— Вот они, зайчики, — молвил Киреич и смачно сплюнул под ноги. — Вешайтесь, духи!

— Солобоны! — вторил ему Абдурашид и добавил что-то по-таджикски.

Эта рота в учебке держалась особняком. Все, как один. Личный состав её считал дни, когда окончатся распроклятые сборы, и они уже сержантами вернутся в свои части. Здесь — сам Устав, там — свобода и вольготная жизнь черпаков. Вот и долгожданное время завтрака. Старший сержант Лопатин построил своих подопечных, и они двинулись к солдатской столовой. На этот раз обошлось без лишних разговоров, подгонять роту не приходилось. Первые шеренги взяли ускоренный темп. Лопатин давно понял, в чём дело, и зло отсчитывал: «Ряз… з! Ряз… з! Ряз… з, два, три…» Они поравнялись со зданием казармы какой-то учебной части. Тут шеи черпаков вытянулись, и головы, как по команде, повернулись туда, где неизвестный старлей дрессировал плотный строй очередного призыва.

— Вешайтесь, духи! Ждём к себе через пять месяцев!

— Они у нас другой курс пройдут[6]! — загоготали будущие сержанты.

Лопатин оборвал их: «Разговорчики! Третий взвод!»

— Гы!

— Рота! Стой! …Ну, сколько вам дать времени, чтобы насмотреться?

— У, чмошник[7]! — пробормотал Киреич.

Но, как ни странно, подействовало. Все притихли и до столовой не проронили ни звука. «Откуда такая ненависть? Почему такое презрение? — думал Лопатин, — Подумаешь, год отслужили!» Он, впрочем, тут же поймал себя на мысли, что сам свысока относится к подопечным. Была в сердце и досада, как Лопатин её ни прятал, старшего сержанта вот-вот должны были уволить. В Уфе его ждала девушка (если ждала), и он поспешил написать ей — после праздников будет уже дома. А сегодня — двадцатое мая. Навязались командированные на голову. «Обучишь — сразу дембель!» — в который раз пообещал комбат, а замполит потупил глаза, поскольку клялся и божился отпустить отличника боевой и пока ещё политической в неделю после мартовского приказа.

В столовой дружно стучали ложками и выискивали в бело-жёлтом жирном вареве куски мяса.

— Опять «дробь 16»! — скорчил рожу Киреич. — Эй! Душара! Соль где?

Дневальный Реншлер услужливо кинулся за солонкой, но Абдурашид ненароком подставил ему подножку, и бедняга растянулся на склизком плитчатом полу.

— Ррота, встать! — гаркнул Лопатин. Он прекрасно видел, в чём дело, но ограничился лишь тем, что поднял и вновь посадил головорезов: — Ррота, сесть! Ррота встать… Рота, сесть!

Киреичу, кстати, не вняли, и перловка начала таять. Дмитрий сидел за тем же столом, каша и ему не лезла в горло, но он заставил себя через силу проглотить ненавистные калории. Пища для борьбы — так он это называл. Рыжий, щекастый, похожий на лисёнка Дема, сокращенное от Деменёва, спросил: «Все сахар взяли? А то — тут ещё остался!»

Наиболее ловкие потянулись к миске…

— Кому нужна белая смерть! — попытался пошутить Дмитрий. — Это сахар Реншлера, он дневалит, если не заметили.

— Кто не курит и не пьёт — тот здоровеньким помрёт! — провозгласил Киреич, сверкнул золотым зубом, и сахар исчез.

— Спасли, значит, «духа» от смерти! — рассмеялся Абу.

— Зря ты, Киреич, это сделал! Вспомни, как нас гоняли в своё время!

— Всё отлично помню, поэтому и съел.

— Слишком ты правильный, дорогой! Стукач[8], наверное? — бросил Дмитрию Абдурашид.

— Просто не терплю уголовщины. И кликухи мне блатные тоже надоели.

— Вот из таких и вырастают рвачи[9] типа Лопатина! — похлопал его по плечу Абдурашид.

Дмитрий не стал спорить с «дедом», как бы подчинившись незримой иерархической лестнице. Он промолчал, хотя внутри уже закипало, но год в армии научил его сдерживать эмоции. К чему радовать этих гоблинов[10]?

Не дождавшись ответа, враг решил подойти с иной стороны.

— А что, — осведомился Абу у Демы с Киреичем, — он и в части такой же неразговорчивый?