Дмитрий Емец - Лестница в Эдем Страница 39

Позади его машины собирались огромные гудящие хвосты. Несколько раз водители, которых Мамай особенно довел, выходили разбираться, но терялись по дороге.

– Зачем он это делает? Ради прикола? – удивился Меф.

– Где ты видела комиссионера, который делает что-то ради прикола? Тут другой расчет. Люди злятся, а он смрадом их злобы подпитывается. А вот сейчас давай с тобой попробуем любить Мамая, и посмотришь, что будет, – задорно шепнула Дафна.

И в самом деле: стоило ей, а потом и Мефу сосредоточиться и про себя начать думать, какой Мамай хороший, надежный, добрый, и сколько испытаний ему пришлось вынести на Куликовом поле и во время панического бегства, и как безрадостна была его остальная жизнь, вплоть до убийства генуэзцами, как хан по-звериному зарычал, несколько раз ударился головой о руль и, рванув с места на красный свет, пересек оживленный проспект со сплошным движением.

– Ну вот тебе и наглядный пример! – без тени удивления сказала Дафна.

– Почему так? Почему он так боится любви? – озадачился Меф.

– Это не ужас. Это досада и лютая зависть, потому что сам он любить не может. Наша любовь жжет и гонит любого комиссионера, а страх, наоборот, приманивает.

Буслаев кивнул, принимая это к сведению. Он был не в настроении. Вчера Арей заставил его отжаться такое количество раз, что под конец Мефа едва не стошнило. Он точно не помнил, сколько раз отжался, потому что после шестисот суммарных отжиманий впал в глубокий арифметический кретинизм и затруднился бы даже пальцы на одной руке пересчитать без ошибки.

А тут еще в самом конце, когда Арей более-менее смилостивился, Меф имел глупость проворчать:

– Отжимания! Зачем они вообще нужны? Солдафонское упражнение! Подтягивания еще куда ни шло, а эти мышцы никуда не идут, особенно забитые. Ни резкости не будет – ничего. Только с рацией бродить и магазин от сквозняка охранять!

Деревянный меч, которым Арей имел привычку постукивать себя по ладони во время тренировки, на секунду сбился с ритма.

– Умница! Все правильно понимаешь! А теперь сделай еще двести. А потом раскидай ручки, раз так заботишься о резкости. – Голос Арея прозвучал как будто мягко, но нож, который окунули в мед, не становится от этого менее смертоносным.

– За что так много? – простонал Меф.

Он так уже выдохся, что мог делать не больше четырех-пяти отжиманий в подходе, после чего переворачивался на спину и дышал, как выкинутая на берег рыбина.

– За великий ум и склонность к философии!.. Живее, я сказал! В гробу будешь валяться, а теперь шевелись! Сила нам пригодится! Меч есть меч! Это в рапире нужны длиннорукие юноши, плоские в выпаде, как поставленный ребром бубновый туз.

Потом боль как будто временно отодвинулась, и тренировку Буслаев отработал более-менее нормально. Зато с утра на мышцы навалилась ровная и безнадежная каменная усталость.

– Как он, интересно, хочет, чтобы я держал меч, если я теперь палец к носу могу поднести только с третьей попытки? – хмуро поинтересовался Меф, разглядывая Питер через стекло машины.

– А что говорит Арей? – спросила Даф.

– Он говорит, что это не его заботы и лучше, если я сдохну на тренировке, чем от меча Гопзия… Так я хоть его, учителя, не опозорю.

– Логика есть. Иногда он говорит удивительно здравые вещи! – признала Даф.

– Ага, – подтвердил Меф. – Еще Арей часто повторяет, что человеческое тело – трусливая дрянь, которая говорит себе «не могу» и собирается умирать уже на трети критической усталости. То есть две трети сил у тебя еще в запасе, а ты уже все – морально и нравственно сдох и ищешь глазками, в каком месте выкопать себе могилку.

– Вечно они так! – весело фыркнула Даф.

Она заметила, что скучающий Депресняк решил прыгнуть на блестящий затылок Мамая, и подхватила его под живот.

– Что «вечно они так»? – не понял Меф.

– Вначале мрак придумывает саможаление и день за днем, капля за каплей заражает им мир, а затем уговаривает тебя от него отказаться. Вечно напишут правило, а потом приписывают к нему три тома исключений.

– А свет что, себя не жалеет? – усомнился Буслаев.

– Свет вообще не рассматривает тело как самоценность. Тело надо использовать утилитарно, как одолженный на время велосипед. Ездишь себе и ездишь. Нужно что-то смазать – смазал, нужно колеса накачать – накачал, но душой не прикипаешь, потому что знаешь, что все равно отдавать. Жить же надо в состоянии крайних нагрузок. Есть, когда живот прилипнет к позвоночнику. Спать, когда веки станут свинцовыми. Работать, пока лопата не выпадет из рук. Ой!

Мамай куда-то резко повернул, с грохотом затормозил о мусорный бак, что-то выкрикнул и, даже не пытаясь открыть водительскую дверь, исчез.

БДЗЫНГ! Дафна выпустила из рук Депресняка, который с мяуканьем врезался в лобовое стекло. Из багажника донесся восторженный вопль Антигона, любившего не столько экстремальную езду, сколько ее последствия.

– Злится! Не надо было, наверное, пытаться его полюбить. Для комиссионера это хуже, чем кислотой плеснуть, – сказала Дафна, с некоторым сомнением убеждаясь, что, если не считать царапины от пытавшегося вцепиться в нее кота, она не пострадала.

Меф перевесился через спинку переднего сиденья и, повернув ключ, заглушил машину.

– Мы, похоже, приехали, – сказал он, вылезая, чтобы выудить из багажника Антигона.

Тот лежал головой на запасном колесе и с похмелья пил обнаруженную тут же тормозную жидкость.

– Ты что, оглох? Сколько раз приказывать? Доставай меня, Мерзяндий Слюняев! – велел он, икая.

Вместо ответа Меф демонстративно захлопнул багажник. Он был уверен, что кикимор, если потребуется, отлично выберется и сам. Так и произошло. Некоторое время Антигон с воплями пинал крышку, попутно разнообразно видоизменяя фамилию Мефа, а затем пинки вдруг прекратились. Не прошло и минуты, как он, покачиваясь, стоял между Буслаевым и Дафной и, обращаясь к Депресняку, толкал мысль, что слово «кот» происходит от слова «скот».

– Кот – скот, котина – скотина! – повторял он в абсолютном восторге.

Дафна огляделась, высматривая нечто особое, сокрытое от других, и уверенно свернула к площадке.

– Здесь! – сказала она.

Меф заметил турник, и мышцы у него в ужасе заныли.

– Только не это! Лучше сразу пристрели меня из дудочки! – простонал он.

По дорожке прогуливался молодой мужчина атлетического сложения и задумчиво чесал левой рукой правое ухо. Увидев Мефа и Дафну, он вдруг куда-то помчался, часто оглядываясь.

Не обращая на него ни малейшего внимания, Дафна опустилась на колени и трепетно поцеловала землю в нескольких шагах от горки. Меф с недоумением наблюдал за ее действиями.