Сергей Булыга - Чужая корона Страница 39

Ох, как он тут завизжал, заорал! Ох, кричал, господарь, отдай мне мою саблю, я тебя в капусту порублю за такие брехливые речи! А я: я что, дурень, тебе саблю давать? Я еще жить хочу. И ты, пан Стремка, будешь жить, и будешь ты жить хорошо. А он: если хочешь, чтоб я жил хорошо, отпусти меня, великий господарь, и отдай мне мою саблю и моего коня. Я говорю: все это будет, пан Галигор, и будет очень скоро. Вот только пусть Сойм пройдет — и пройдет тихо и смирно, без бучи, — и все тебе будет: бери свою саблю, садись на своего коня и езжай в свои Зыбчицы. Я тебе еще и денег на дорогу дам, не поскуплюсь. И замолчал я, жду.

И он молчит. А после говорит: нет, я хочу на Сойм, хочу там выступить, всю правду рассказать. Зачем, я говорю, что ты им там, дурням, объяснишь? Ты, что ли, их к порядку призовешь? Или еще чего? Да ничего путного ты от них не добьешься! А они, пожалуйста, добьются: какие-нибудь привелеи себе выбьют, налоги скостят или еще чего наголосуют, им только волю дай!

Смотрю, он помрачнел. Я тогда так — я говорю: но и это не все, поважаный пан Стремка. А вот что еще: думаю я поставить тебя Зыбчицким старостой. Да, так я ему прямо и сказал! Он говорит: ого, а как это? А так, я говорю, не тебе мне объяснять, ты же законы знаешь. Но слушай: вот скоро уже год пройдет, как помер старый князь Сымон, а сына его пана Юрия все нет и нет. Берем дальше: и Мартын с Федором того, они тоже неизвестно где. Так что сколько там еще по закону положено, год, и Зыбчицкая вотчина, как потерявшая прямых наследников, переходит в казну. Статут так говорит? Так. А посему мы обращаем Зыбчицкую вотчину в державное старостство, это опять же совершенно законно, и тогда я, уже безо всякого Сойма, назначаю старостой того, кого хочу, — хоть, например, тебя! И так оно и будет, пан Стремка, Аленой клянусь! Он: ого, и аж весь побелел, а потом опять: а если…

А я: помолчи! Вот назначу я тебя на Зыбчицы, и ты мне тогда только пожалуйся, что у вас там кто-то закон нарушает, своевольничает! Я же тогда сразу скажу: пан староста, все Зыбчицы твои, и у тебя на них вся власть, давай, искореняй заразу, наводи закон! А ты мне что на это скажешь?

Он помолчал, а после говорит: ну, хорошо, пан князь Мартын и пан князь Федор от Цмока убиты, но у них же у обоих есть сыновья, они же теперь вроде как на Зыбчицы наследники. Э, говорю, наследники! да пусть они еще сначала свои исконные вотчины унаследуют! они у меня еще в канцелярии посидят-поседеют, покуда докажут, куда это их отцы родные подевались. Свидетелей-то нет! Гайдуки — это в наследном деле не свидетели. А паны — все как один того, все за князьями сгинули!

И тут он вдруг…

Ат! Га! Вдруг этот Стремка ухмыляется и говорит: один свидетель есть. Я: кто?! А он: а пан Юзаф Задроба из Купинок. Я: как это? Он: а так! И рассказал в двух словах. Вот дела! Я говорю: так чего же ты раньше молчал?! А он: раньше было нельзя, я думал, говорит, вот скажу я на него, и вы за ним сразу пошлете, сюда его приволочете, но только здесь нам это ничем не поможет, а ему там все испортит. Я: что испортит? А он: свадьбу. А теперь они уже обвенчаны, теперь дело сделано, она, ваша великость, этого очень ждала… Я: кто она? Да Анелька, говорит судья, она, ваша великость, ну такая раскрасавица, такая хозяйка, я, ваша великость, так за нее хлопотал, так волновался, я…

А я: так, понятно! Ладно, сиди пока. И ушел. Пришел к себе и сразу лег и сразу заснул, потому что нужно было мне как следует отдохнуть, потому что завтра открывался Сойм.

Он назавтра утром и открылся. Это у меня на первом этаже, в Большой коронной зале, как тому и полагается. Их тогда, как я уже говорил, столько понаехало, что мои стрельцы еще загодя, с ночи, три ряда новых лавок доставили, чтобы все поместились. Они и поместились, расселись. Потом и я пришел, и тоже сел. Вышел великий крайский маршалок пан Зыгмунд Талала и доложил: вот, господарь, мы собрались на Сойм, будем решать державные дела по совести и справедливости, будем держаться старины, а новины не допускать, и от тебя того же ждем. Я встал, сказал ему в ответ вроде того, что я очень рад тому, что их так много сошлось, значит, радеет панство о державе, и это очень хорошо, и я буду вместе с ними радеть, стоять за старину, а новины не допускать, и сел. Ого! Они молчат, набычились! Они, я это точно знал, ждали, что я буду им про Цмока говорить, про побитых князей да панов, про то, что я тут ни при чем, а это стихия во всем виновата. А я промолчал!

Ну ладно, промолчал так промолчал. Опять выходит маршалок пан Талала и начинает зачитывать регламент. Регламент был такой: заседаний на четыре дня, с десяти и до шести, на первые три дня заявлена всякая мелкая дрянь (это не он, а я так говорю, а он хвалил), а на четвертый, он сказал, на весь день всего один вопрос, про Цмока. Я послушал Талалу, встал, сказал, что мне этот регламент годный, а как им? Они закричали, что годный. Значит, у нас сгода, говорю. И они ответили, что сгода. Тогда великий крайский писарь пан Мацей Вужака вышел и спросил: так записать? Мы закричали: записать. Писарчуки записали. После чего великий крайский маршалок пан Талала объявил, что Сойм считается открытым, начинаем первый день, будем обговаривать первый вопрос.

Первый вопрос был о налогах на ввоз к нам предметов роскоши. Обсуждали список этих предметов. Шуму было много, часа на три, восемь раз голосовали и переголосовывали, а получилось что? Да только то, что чужинское шипучее с перцем из списка вынести, потому что с перцем это разве роскошь, это только для здоровья, а вот зато чужинское же шипучее сладкое, как форменное баловство, обложить двойным налогом. Такая получилась сгода. Смех, да и только!

Вторым вопросом был запрет на порубку пущи в пятимильной полосе вдоль всей нашей границы — и на царской, и крунской, и на вольной, и на вражской сторонах. Вот это было правильно и своевременно, потому что пуща — это наш природный щит. Вопрос решился просто и почти единогласно. В него даже еще добавили: запретить не только рубку деревьев, но также и кустов, и даже сбор хвороста, наведение мостов и гатей и рытье всяких канав. И это тоже правильно, полная сгода.

Третий вопрос был о сборе дикого льна. Вот тут уже паны крепко заспорили. Одни стали кричать, что он уже не везде дикий, а если это так, то и меры на его налогообложение нужно срочно разделять и с тех, кто этот лен специально разводит, брать вдвое больше, чем с остальных. Это было одно мнение. Другое мнение было такое: нет, нужно все наоборот, потому что если этот лен уже не просто собирают, а имеют от его разведения дополнительные траты, то с них нужно налоги вдвое или даже втрое снизить. Короче говоря, сильно они схватились, долго спорили, все наше время вышло, куранты прокурантили, стемнело, и великий крайский маршалок пан Талала объявил заседание закрытым, писарчуки убрали перья за уши, а я встал и пригласил всех поважаных панов депутатов в соседнюю, закусочную залу, с тем чтобы там немного отдохнуть и подкрепиться. Мне на это была дана сгода, и мы перешли.