Рассказы - Демина Карина Страница 4

– Все равно. – Мне упорно не хотелось жалеть принца. – Слишком печальная сказка.

– Вот именно, что сказка, – Н’гаи-Кутуми мурлыкнула, – в жизни все было бы иначе. Принц, невзирая на все недостатки, женился бы на принцессе из политических соображений. Принцесса всю жизнь страдала бы, сравнивая себя с любовницами принца, а он, став королем, совершенно перестал бы стесняться своих похождений, но тоже страдал бы, потому что внешность супруги не соответствовала бы высокому статусу королевы. Вы, люди, слишком сложно живете.

Пожалуй, в чем-то Н’гаи-Кутуми была права, только засыпала я на этот раз с трудом.

Н’гаи-Кутуми любит смотреть в окно, особенно ночью, когда живущая за стеклом темнота делает наш мир чуть более сказочным, чем он есть на самом деле. Н’гаи говорит, что ночь – другое время, не для людей, для кошек. Но сразу же добавляет, что все женщины – немного кошки. Я верю и изо всех сил всматриваюсь в нервные тени, пытаясь увидеть то же, что и Н’гаи.

– Луна – это кусок сыра, – мурлычет кошка, и тут же на бледно-золотом шаре луны появляются тени-дыры. – В сыре живет мышь, которая каждую ночь отгрызает кусок, и поэтому сыра становится все меньше и меньше, а потом он совсем исчезает.

– И появляется опять.

– Ну это же лунный сыр, – улыбается Н’гаи, и я улыбаюсь в ответ.

– Расскажи сказку.

– О чем?

– О чем-нибудь.

– Хорошо, но помни, ты сама просила об этом.

Ромашка появилась в розарии случайно: то ли садовник поленился лезть в колючие кусты роз за сорняком, то ли побоялся потревожить покой капризных красавиц, то ли просто не заметил пришелицу. Самой же Ромашке нравилось думать, что Садовник счел ее достойной благородного общества. Конечно же, Ромашка понимала, что никогда не сравнится даже с самой блеклой из Роз, она и не пыталась, она просто росла, пробивалась к свету, расправляла нежные листочки и мечтала о дне, когда Зацветет.

С этим волшебным словом были связаны все ее надежды. Вот однажды она проснется и…

И госпожа Аэлита, первая из красавиц, воскликнет:

– Посмотрите на Ромашку! А она, оказывается, симпатичная.

– В самом деле, – поддержит подругу Сирена, – очень симпатичная.

И тогда прочие обитательницы розария согласятся, что Ромашка на самом деле мила, а старый Терновник, которого держат исключительно из милости, снова начнет ворчать, что все это не к добру.

И может быть… нет, конечно, это будет настоящим чудом, в которое Ромашка не осмеливалась поверить, но в глубине души очень на него надеялась… так вот, может быть, ее сочтут достойной и выделят место на клумбе, где-нибудь с самого краешка, между Цецилией и Вероникой.

У всех роз были очень красивые имена, а сами Розы старались им соответствовать.

Госпожа Аэлита блистала царственным багрянцем, Сирена радовала глаз белизной, а лепестки Цецилии были цвета утренней зари. Ромашка однажды слышала, как Садовник кому-то сказал, что на будущий год Цецилию нужно пересадить в другое, более удобное место. После этих слов Цецилия ужасно возгордилась и два дня ни с кем не разговаривала – боялась уронить достоинство, а старый Терновник пробурчал, что она просто дура. Конечно же, из зависти, Терновник колючий и некрасивый, потому и ворчит постоянно.

А Ромашка терпеливо ждала своего часа, она знала, что будет красивой, пусть не такой красивой, как Розы, но все же… И вот однажды утром, очнувшись ото сна, она вдруг поняла – свершилось. Это было очень странное ощущение, душа трепетала от счастья и волнения, хотелось закричать, обратить на себя внимание, но Ромашка терпеливо ждала. Ее обязательно заметят, просто… просто Розы пока заняты, вот и не видят, как она изменилась за ночь.

– Ах, сегодня чересчур жарко, – вздохнула Аэлита, – пусть кто-нибудь выключит это солнце… Мои лепестки чернеют…

– Ужасно, ужасно, – закивала Сирена, – просто дышать нечем.

– А я вот-вот упаду в обморок, – прошептала Цецилия. Она считала, что благородные дамы должны разговаривать шепотом, и старалась соответствовать.

– Радуйтесь, убогие, – пробурчал из своего угла Терновник, – когда еще солнце увидите. Вон, взяли бы пример с Ромашки, она аж зацвела от счастья.

Ромашка, почувствовав удивленные взгляды, жутко смутилась, вот сейчас… случится… сейчас госпожа Аэлита ахнет от удивления и скажет…

– Какое убожество! Вы только посмотрите на эти лепестки, не лепестки, а настоящие лохмотья.

– Желтая серединка – это так пошло, – поддержала подругу Сирена, она вообще не любила желтый цвет, считая, что приличная Роза должна быть либо красной, либо белой, на худой конец, розовой, ну уж никак не желтой.

– И мелкие такие, – едва слышно прошелестела Цецилия, – неужели кому-то это нравится? Не понимаю.

– А запах, запах… фи. – Вероника поспешно отвернулась, демонстрируя, сколь оскорбителен для нее аромат Ромашки.

В эту минуту Ромашка отчетливо поняла, что умрет, они все отвернутся, а она умрет, потому что жить дальше невозможно. Да и как она вообще смела надеяться, смела равняться с Розами! Листья дрожали от обиды, а тонкие лепестки сворачивались в тугие бутоны. Ромашке было стыдно за собственную убогость, за мелкие цветы с желтой серединкой, за простоватый запах, и за то, что она вообще дерзнула прорасти в розарии.

– Дуры вы, – фыркнул Терновник, – зато она настоящая.

Но никто не обратил внимания на его слова. Да и подумаешь, какая-то Ромашка… Вот небывалая жара – это новость, а Ромашка – так, эпизод.

В долгой жизни розария было много эпизодов, все и не упомнить…

Н’гаи-Кутуми замолчала.

– А что стало с Ромашкой?

– Не знаю. Может быть, засохла от стыда, может, садовник, наконец, заметил сорняк и выдрал с корнем, а может, продолжала расти, жутко страдая от комплекса неполноценности. Цветы, они странные, почти такие же странные, как и люди. – Н’гаи легонько тронула лапой стекло. – Лучше смотри, как мышь грызет лунный сыр. Когда-нибудь я обязательно поймаю ее.

– Тогда обязательно спроси, каков сыр на вкус.

Н’гаи-Кутуми фыркнула, наверное, ей совершенно не интересен был вкус лунного сыра. Кошки вообще не любят сыр. Мы еще долго смотрели в окно, а я все думала о Ромашке…

Зима началась с хрупких снежинок и тонкой пленки льда на дворовых лужах, пушистого беззвездного неба и желтого фонаря во дворе.

– Как если бы солнце на цепь посадили, – заметила Н’гаи. – Вы, люди, вообще любите все привязывать. А знаешь почему?

– Почему? – послушно спросила я.

– Потому, что не умеете верить и боитесь, что тот, кому вы поверили, обманет. Привязать, это ведь надежнее. Хочешь, сказку расскажу?

– Давай.

Однажды в грозу одна из Молний, заблудившись на земле, забыла дорогу домой. И имя свое забыла, и вообще все, что было раньше. Просто наступило утро, и Она поняла, что существует, вот так, сама по себе.

– Здравствуй, – сказала Она и удивилась, что умеет говорить. Но потом подумала и решила, что, наверное, так и надо. Говорить ей понравилось.

– Здравствуй, здравствуй, здравствуй… – она здоровалась со всеми, кого видела. И с ручьем, и с травой, и с желтой в черную крапинку божьей коровкой, которая, вместо того, чтобы ответить, улетела. Впрочем, Она не обиделась: не умела.

– Здравствуй, – сказала Она человеку, и тот ответил. То же слово, а голос другой. Ей понравился и голос, и человек, она хотела разговаривать с ним, но не знала, о чем. И тогда Человек сам задал вопрос:

– Как тебя зовут?

– Не знаю… не помню. А это важно?

– У каждого предмета должно быть название, – строго ответил Человек, – а у существа имя.

Это было разумно, и Она удивилась, как сама не додумалась до вещи столь очевидной.

– Я буду называть тебя Огонек, – сказал Человек и протянул руку. – У тебя волосы цвета огня и ты мне нравишься.