Варвара Шихарева - Чертополох. Излом Страница 4

Ставгар

Почти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:

— Ты не знаешь, о чем просишь, Бжестров, а потому — нет.

Сидящий напротив согласившейся-таки принять его Матери Вероники Ставгар мимовольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет — скорее уж навредит, да еще и вызовет на сморщенных, сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.

Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии своему происхождению Бжестров, с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом, а, став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись еще раз в поединке с амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист, жрицу, прислушаться хотя бы к одному своему слову.

После того, как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев еще один раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке — произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив свое прозвище, и устрашенный его воинской удачей и потерями собственного войска Лезмет потребовал от своих военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар, скрепя сердце, согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своем до последнего — ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, еще раз насесть на амэнцев, то они все же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных…

Во время последовавших за этим решением переговоров, Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы все же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вел себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью, уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вел себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно бы смеялся — над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой…

Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара:

— Переговоры — это та же битва. Запомни мои слова, Высокий.

Хрипловатый голос Коршуна звучал совершенно спокойно, но для Бжестрова, при котором только что был подписан очередной — унижающий и обкрадывающий Крейг договор, это стало последней каплей.

— Я запомню, Остен. И следующий договор с Амэном подпишу не чернилами, а твоею кровью!

Слова сорвались с губ Ставгара сами собою: он понял, что сказал лишь тогда, когда рядом тихо охнул Кридич, а сопровождающие Коршуна амэнцы нахмурившись, сделали шаг вперед. Казалось, еще миг — и переговоры будут сорваны, но Олдер, остановив своих людей коротким взмахом руки, произнес.

— Для этого тебе придется хорошо потрудиться, Бжестров, ведь крейговская сталь всегда уступала амэнской, а воинов среди вас, после Реймета, уже не осталось!

После такого замечания уже не Бжестров, а сам, ведущий переговоры, Кридич невольно потянулся к поясу, словно бы позабыв о том, что перед началом переговоров сам отстегнул от него ножны с мечом… Коршун же, на прощание, наградив Ставгара еще одним насмешливым взглядом, вышел из палатки…

С этого дня в жизни Бжестрова началась черная полоса. После утраты вотчин Лезмет пребывал в отвратительном настроении, и когда Ставгар и Кридич все же решились подступить к нему с рассказом о том, как мужество и смекалка Энейры, дочери Мартиара Ирташа, спасли их от беды, Владыка отмахнулся от их слов, точно от надоедливых мух. Он согласен дать девчонке денег, и хватит об этом — об Ирташахон, и слышать не хочет…

Ставгар попытался было настоять на своем, сказав, что золото не заменит поруганной чести, и, тем самым, разгневал Владыку окончательно. Лезмет, швырнув в него кубок с недопитым вином, велел Бжестрову убираться прочь и не казаться более на глаза с глупыми просьбами, если он не хочет лишиться княжеских милостей… Ставгар, вскинув голову, коротко взглянул на побагровевшее лицо Владыки. На языке крутилось много слов — каждое вдвое злей и обиднее прежнего, но Бжестров, произнеся лишь:

— Я не за милости князю служу, а по чести… — Вышел из палатки, пнув на прощание опрокинутый кубок… Вечерело — на быстро темнеющем небе загорались первые звезды и слабо светился тонкий серп луны… Ставгар, взглянув на него, остановился, расстегнул воротник воинской куртки — он задыхался от гнева и несправедливой обиды, а перед его мысленным взором вновь возникла кривоватая ухмылка Амэнского Коршуна: «После Реймета среди вас не осталось воинов!»

И верно — не осталось: Владыка Лезмет — трус и пьяница, над слабостями которого потешаются все соседи, а крейговские Владетели, служа такому Владыке, и сами уже оборотились в ничтожества: ищут лишь княжеских милостей, позабыв и о чести, и о справедливой памяти для павших собратьев…

От горьких мыслей Ставгара отвлекла легшая на плечо рука — обернувшись, Бжестров увидел перед собою Кридича. Тот же, поймав его взгляд, понимающе улыбнулся.

— Не унывай, Бжестров — вода камень, капля за каплей, точит. Если не будем отступать от своего, то добьемся для Ирташей справедливости, пусть и придется для этого год потратить… А Владыка пусть лучше буйствует, ведь если он при упоминании Ирташей сердится, значит, чувствует свою вину, а мы ему совестью будем…

Ставгар на это увещевание согласно кивнул, хотя на душе у него было по-прежнему горько — утешало его лишь то, что вернувшись в Ильйо, он сможет увидеть Энейру, поговорить с ней… Да не тут-то было! В доме сестры Бжестров нашел лишь письмо из Дельконы, в котором сообщалось, что травница Эрка, на самом деле являющаяся Энейрой Ирташ, взята под покровительство Малики — с нею все хорошо, но в ближайшее время ее лучше не беспокоить… Последнему предостережению Ставгар, конечно же, не внял: уже на следующий день, едва свидевшись с родными, он гнал коня по направлению к Дельконе, вот только храм Малики оказался неприступнее иных крепостей — Ставгар просил заправляющих храмом жриц о свидании с Энейрой почти десять дней, но добился лишь того, что его соблаговолила принять Матерь Вероника, вновь повторившая ему те же слова, что были сказаны в письме…