Татьяна Талова - Кузнеца дочь Страница 4

— Мне по душе, что ты защищаешь себя и не плачешь. Нравится так же, что ты предпочитаешь смерть бесчестью. А чтоб никто больше не вздумал обнять тебя без твоего согласия, как наш Бьёрн, я отдам тебе твой нож! Знайте же, что этот нож она получила из рук своего конунга!

Шепоток промчался над палубой. Старый кормщик усмехнулся в бороду.

Схватила Голуба нож — ровно зверек из ладоней еды кусок вырвал, к себе прижала, к потертой коже ножен щекой прильнула, про боль в плече мигом забыв. Внимательно следил за ней хёвдинг, дождался, пока взгляд подняла. Тихо спросила:

— Звать-то тебя как, Медведь?

Не поняли сначала, о чем это девушка. Потом вдруг сначала кормщик улыбнулся, затем Бьёрн усмехнулся, а потом и хёвдинг — тот и вовсе хохотом зашелся! Кормщик и Бьёрн подхватили — они-то знали гардский язык, и знали, что значит «медведь».

— А как же ты узнала, что уже долгое время именно так меня и зовут? — спросил хёвдинг. Медведем его прозвали и вправду давно — за яркую схожесть с большим зверем.

— Сорока на хвосте принесла… — угрюмо ответила Голуба.

Нахмурился Бьёрн — знать, она и вправду ведьма, раз птицы носят ей вести и она понимает их язык…

— Имя мое — Бёльверк… — сказал хёвдинг. — Услышать бы твое.

— Люди Голубой зовут, — ответила дочь кузнеца, и внезапно жалким показалось ей такое имя, среди этих огромных воинов на страшном корабле. — А отец нарек — Мечеслава…

Кормщик Хальвдан, когда-то даже живший в Гардарики, сумел разложить имя на два слова и подумал про себя — не иначе, отцу открылись какие-то тайные завесы, когда он решил назвать так дочь…

— Мы будем называть тебя твоим настоящим именем, хоть это и трудно произнести, — решил хёвдинг и тут же попробовал:

— Мей-тис-слей-ви…

Совсем не так прозвучало грозное боевое имя, ну да Голубе уже все равно стало. Бьёрн опустился на колени и осмотрел ее плечо.

— Это совсем малая рана, хёвдинг прав, — сказал он. — Я перевяжу, и совсем не будет больно.

Голуба промолчала. И в ту ночь она заснула, закутавшись в плащ, впервые заснула на палубе корабля — и верите ли, нет, но плакать ей не хотелось…

Слезы появились, когда драккар вышел в море. Вот тогда-то запоздало разревелась Голуба, не стыдясь ни капельки. Сидела у мачты, привязанная за руку, и роняла горькие слезы. Вместо плача вырывался какой-то тихий вой, словно бы плакал не человек, а израненное бедное животное…

— Ты не боишься, Бёльверк-хёвдинг, — спросил тогда Хальвдан у своего вождя, — что она использует свой нож снова — чтоб зарезать себя, как в первый вечер?

Бёльверк подумал и ответил:

— Я вернул ей то, что ей принадлежало. Когда у человека есть возможность убить себя в любой миг, он сотню раз подумает, прежде чем это сделать. Было бы хуже, Хальвдан, если бы я сковал ее и не давал даже шевельнуться… Пожалуй, я отвяжу ее даже.

Старый кормщик улыбнулся. Бывает так, что Асы даруют человеку могучее тело, но в голову вкладывают слишком мало мозгов. Было приятно знать, что твой хёвдинг не таков.

Тут как раз подскочил к Голубе Бьёрн — теперь всякий раз, как сменял его на весле молодой Хёгни, он не ложился на палубу отдыхать по примеру других воинов, а шел к Голубе — крепко засело указание хёвдинга. К тому же виноватым себя чувствовал Бьёрн. И оттого пытался утешить пленницу. Он рассказывал ей про великих Асов, про одноглазого Одина — Всеотца, про Локи Злокозненного, про прекрасную Фрейю… А вот сейчас пришла Бьёрну мысль, как отвлечь девушку от душевной боли. Он сел рядом и решительно сказал, что станет учить ее языку, чтоб она понимала, что говорят вокруг нее люди, чтоб могла услышать от Бьёрна и про поход Тора в Страну Великанов, и про смерть Бальдра, и про то, как Один унес мед поэзии, и чтоб смогла рассказать другим о своих Богах и своих обычаях — сам-то Рагнарссон уже послушал и про Сварога, мир сковавшего, и про грозного Перуна — покровителя воинов, и про Семаргла — огненного пса с соколиными крыльями…

Так вот и уносил страшный корабль с полосатым парусом, уносил Голубу далеко-далеко.

Голуба засмотрелась сначала на жуткую голову дракона, искусно вырезанную из дерева — оскалилась та на штевне, едва только скрылись из виду берега.

— О чем думаешь, Мейтисслейви? — спросил тогда Бьёрн, меняя повязку на плече пленницы.

— Я думаю, как красиво смотрелся бы такой драконий узор на кинжале, — неожиданно для себя призналась Голуба.

— Тогда лучше на мече, — сказал Бьёрн и улыбнулся: — Враги и злые духи будут бежать от одного лишь его вида…

В тот день Бёльверк-хёвдинг развязал узлы на веревке, держащей ее руку. Она могла бы сделать это сама, сразу же как получила свой нож, но и как хёвдинг не была обделена умом — тогда Медведь отобрал бы и княжий подарок, и привязал бы за обе руки, и не отпустил бы до самого Нордрихема7. Так-то вот.

А Нордрихейм — так звался городок Гудмунда Гаутрекссона. Его викинги, даже грозный Бёльверк Медведь, называли Гудмунда хёвдингом, что значит «вождь», когда Гудмунд решал возглавить какой-нибудь поход. Простой же люд звал Гудмунда херсиром, так как под его защитой были многие земли, лежащие окрест. И все чаще Гудмунд оставлял море и походы на Бёльверка… А жилище его стояло на берегу фиорда и звалось оно, если перевести, Северный Дом…

И много времени прошло, но мало увидела Голуба — лишь бескрайнее-бескрайнее море. И штормы бывали, но ловко справлялись с непогодой мореходы. И морской бог Ньёрд не послал на их пути ни одного корабля, так что не видела Голуба жестоких сеч — и радовалась этому, и благодарила Богов… Иногда удавалось понять, что говорят воины — стараниями Бьёрна, становившегося мало-помалу из врага другом. То ли отчаянье свою роль сыграло, то ли забота ретивая подкупила, то ли разговоры долгие — а вот чем их первая встреча-ссора обернулась!

Да и все, почитай, Голубу на корабле берегли. И, знать, не только из-за мастерства ее большого.

И вот, вот показались берега!

— Скоро, — сказал Бьёрн. — Еще до вечера мы доберемся до Нордрихейма! Там нас ждут! Тебя никто там не обидит, вот увидишь, как все будет славно!

А Голуба подумала, что вот она, невольничья жизнь ее. Еще подумала, что не так плохо все, как могло бы быть. И что рабы, бывали случаи, могли выкупиться, а могли их и просто отпустить — так, по крайней мере, было у нее на родине. И подумала она, что домой все равно вернется, что бы ни случилось — вернется.

Так-то вот! И память о доме жила, а и настоящее свое Голуба спокойно приняла.

— Скоро ты увидишь Гудмунда-херсира, и его жену Альвиг, и их детей, и, быть может, уже вернулся брат херсира, Вестейн Даин…