Элеонора Раткевич - Рукоять меча Страница 4

– Новые корабли пришли? – нетерпеливо спросил Гвоздь, не давая Воробью толком отдышаться.

Воробей замотал головой, еще не в силах говорить после быстрого бега.

– В море тоже никто не вышел, – сообщил он, с трудом переводя дух. – Так и стоят.

– На якорях стоят или швартуются? – переспросил Гвоздь.

– Швартуются, – кое-как выговорил Воробей.

– Так я и знал, – с отвращением произнес Гвоздь. – Сегодня у нас работы будет самую малость. По крайней мере с утра. Вот разве что поближе к вечеру…

– Но почему? – изумился Кэссин вслух: искусству держать язык за зубами он пока еще толком не научился.

До личного объяснения Гвоздь не снизошел.

– Мореход, – сплюнул Гвоздь, – объясни придурку. Маленький Мореход выпятил тощую грудь и шагнул вперед.

– Шторм потому что, вот почему, – произнес гордый оказанным доверием Мореход.

– Какой шторм? – еще больше удивился Кэссин. – Так, ветерок еле-еле…

Мореход длинно и важно сплюнул, подражая не столько Гвоздю, сколько тому матросу, который когда-то подарил ему самый настоящий морской талисман: бляшка бронзовая, на одной стороне мостик горбатенький, а на другой – лодочка под парусом. Моряк говорил, что на его родине почти все матросы носят такие вот талисманы, чтобы и на море не потонуть, и дома с моста в реку не свалиться. С того дня Мореход и стал Мореходом: этот тщедушный малыш всерьез вознамерился стать со временем моряком, а потом и капитаном. Никто из побегайцев не знал о море столько, сколько Мореход, кроме разве что Гвоздя, да и то вряд ли. Он всегда был рад случаю поговорить о море, о приглубых берегах и всяких там подводных течениях и мог заговорить без малого насмерть всякого, у кого достанет легкомыслия прислушаться к нему. Обычно Гвоздь не давал ему долго излагать свои соображения, но теперь он сам велел… час Морехода пробил, и он собирался насладиться своей ролью знатока морей сполна.

– Сам ты еле-еле, – сказал Мореход, обдавая невыразимым презрением безнадежно сухопутного Кэссина. – Это здесь ветерок, а вон там… да нет же, куда ты смотришь? Ну, Помело и есть Помело. Вон туда смотри – видишь?

Кэссин не сразу понял, на что указывает Мореход: поначалу он принял облако за продолжение горной гряды. Но камни не могут двигаться, а облако двигалось, и притом невероятно быстро. Облако было длинное, темное и такое тяжелое, что казалось, будто оно не по воздуху движется, а плывет, перекатываясь с волны на волну, прямо по воде.

– Опять же вода какая темная, – подробно разъяснял Мореход. – И прилив высокий. Быстрый и очень высокий. Ветром в бухту воду нагоняет. Поэтому корабли и становятся на крепкие швартовы; Тут одним якорем не обойдешься. И зыбь вовсю…

Кэссин покорно вздохнул: сам он под страхом смертной казни не разобрался бы, что такое рябь, а что – зыбь. Но Мореходу видней. Раз он сказал, что зыбь, значит, так и есть.

Гвоздь шагал рядом, с непонятным удовольствием вслушиваясь в речь Морехода.

– Скорее всего шторм стороной пройдет, – продолжал рассуждать Мореход, – хотя наверняка сказать трудно. Если мимо пройдет, тогда у нас вечером работы будет навалом. Сейчас кораблей нет, потому как их шторм задерживает. Пока они из него выберутся… ну а если к вечеру и здесь заштормит, тогда, ясное дело, никто ничего разгружать не будет.

– Я так и понял, что штормит сегодня, – заметил Гвоздь, и Мореход одарил его уважительным взглядом: ничего не скажешь, понимающий человек этот Гвоздь.

– Еще в Крысильне? – не поверил Кэссин.

– Салага ты, – пренебрежительно протянул Мореход. – Когда это мы столько рыбы приносили, да еще так быстро? Перед штормом рыба к песчаной косе сбивается. А штормяга здоровенный, столько ее сегодня там было – в уме помрачиться можно. Хоть голыми руками из воды выбирай.

Только теперь Кэссин понял, отчего богатый улов привел Гвоздя в столь скверное расположение духа.

– Так, выходит, ты и правда знал! – воскликнул Кэссин.

– Ясное дело, – ответил Гвоздь, не оборачиваясь. – Если бы я надеялся, что у нас сегодня работа будет, я бы Баржу за такие дела вовсе бы прибил на месте. Считай, повезло дармоеду. А так никто по нам особо не страдает. Вот только покажемся в порту, сгоняем разок-другой куда пошлют, а там видно будет.

Гвоздь оказался прав. Сгонять разок-другой действительно пришлось, но после того, как последний грузчик с хрустом вгрызся в принесенное расторопным побегайцем яблоко, стало ясно, что другой работы на сегодня нет и не предвидится. На всякий случай побегайцы не стали расходиться, а пристроились в проходе между складами с тем расчетом, чтобы не терять из виду ни моря, ни причал, ни грузчиков. Место для вынужденного отдыха Гвоздь выбрал не без умысла: не только побегайцы могли видеть все как на ладони, но и их самих нельзя было не заметить. Любой грузчик, решивший скрасить ожидание корабля закуской, а то и выпивкой, мог не сходя с места махнуть рукой любому пацану из тех, что с таким уютом разместились на куче старых ящиков.

– Давай, Помело, – распорядился Гвоздь, устремив взор куда-то за линию горизонта. – Заснул, что ли?

Побегайцы, уже было совсем расположившиеся на отдых, задвигались нестройно и радостно. Обычно Помело метет языком только по вечерам, перед сном, и то недолго. Не успеешь заслушаться толком, а неумолимый Гвоздь уже обрывает рассказчика, и Крысильня неохотно отрывается от захватывающей дух истории. Нет худа без добра – хотя надвигающийся шторм и лишил побегайцев приработка, зато уж они смогут насладиться всевозможными байками в полную сласть: времени до вечера вон еще сколько!

– Рассказывают, – неспешно начал Кэссин, обведя слушателей долгим взглядом, – что один великий воин…

Через три часа Кэссин изнемогал. Ему ни разу еще не приходилось рассказывать подолгу, без умолку, без малейшего отдыха. У него всегда было в запасе время от одного вечера до другого – припомнить читанную или слышанную когда-то историю, а то и придумать свою, склеив ее наскоро из обрывков других, не менее захватывающих повествований. На сей раз особо раздумывать было некогда: Кэссин был вынужден говорить, говорить, говорить… Кэссину начало казаться, что во рту у него не язык, а по меньшей мере весло: внутри не помещается и двигаться должным образом не хочет. Не только усталость была тому причиной. Шторм приблизился, и его приближение было ощутимо даже для неопытного Кэссина. Ветер не усилился – наоборот, даже вроде утих, – но в воздухе куда сильнее обычного пахло солью, и этот соленый воздух давил, плотно облегал кожу. Дышать предштормовым воздухом было трудно. Тем более тяжело приходилось рассказчику. Но великие воины тем не менее исправно побеждали страшных чудовищ, а великие маги творили и вовсе умопомрачительные чудеса, хотя у их создателя и пересохло в глотке.