Мэрион Брэдли - Владычица магии Страница 4

Старуха Гвен дремала в уголке. Игрейна не стала ее будить. Скинув будничное платье из некрашеной шерсти, она поспешно облеклась в роскошный наряд с завязками из зеленой ленты у ворота, что Горлойс некогда привез ей из Лондиниума. Надела несколько серебряных колечек, из тех, которые носила еще девочкой… увы, теперь они налезали лишь на мизинцы… застегнула на шее янтарное ожерелье — тоже подарок Горлойса. Платье, выкрашенное в красновато-коричневый цвет, дополнялось зеленой верхней туникой. Игрейна отыскала роговой гребень, уселась на скамеечку и принялась расчесывать волосы, терпеливо распутывая прядь за прядью. Из соседней комнаты донеслись пронзительные вопли: видимо, Моргейну причесывала кормилица, и девочке это не нравилось. Плач резко оборвался; надо думать, Моргейну утихомирили шлепком или, может статься, Моргауза сама взялась за гребень — порою, будучи в хорошем настроении, она не возражала заняться девочкой, а пальцы у нее были ловкие и чуткие. Игрейна отлично знала, что ее младшая сестра и с прялкой отлично ладит, когда хочет; ее умелые руки играючи управлялись с чем угодно — с расческой, с чесальными гребнями, со святочными пирожками…

Игрейна заплела косу, закрепила ее на затылке золотой шпилькой, застегнула плащ дорогой брошью. Придирчиво оглядела себя в старом бронзовом зеркале — подарила ей на свадьбу Вивиана, а привезли его, говорят, из самого Рима. Зашнуровывая платье, молодая женщина отметила, что груди ее снова обрели прежнюю форму, разве что стали чуть мягче и тяжелее: при том, что Моргейну вот уж год как от груди отняли. Возвратилась к Игрейне и былая стройность: в этом платье она выходила замуж, а шнуровка по-прежнему ничуть не давит.

По возвращении Горлойс наверняка вновь потребует ее к себе на ложе. Когда они виделись в последний раз, Игрейна еще кормила дочку грудью, а муж, снизойдя к ее мольбе, дозволил ей не отлучать дитя на протяжении всего лета, ведь именно в эту пору младенцев умирает без числа. Да, он не слишком-то обрадовался девочке: герцог всей душой мечтал о сыне — эти римляне отсчитывают родословную по отцовской линии вместо того, чтобы, как подсказывает здравый смысл, считать по матери. Глупость несусветная: откуда мужчине знать наверняка, от кого у женщины ребенок? Неудивительно, что римляне страх как дрожат за целомудрие своих женщин: запирают их на замок, приставляют соглядатаев… Не то чтобы Игрейна нуждалась в надзоре: один мужчина — и то не подарок; кому нужны другие, чего доброго, еще похуже?

Но даже при том, что ему не терпелось обзавестись сыном, Горлойс проявил снисходительность: позволил ей брать Моргейну в постель и кормить ее грудью, а сам воздерживался от жены и утешался ночами с ее горничной Эттар, чтобы Игрейна снова не забеременела и у нее не пропало бы молоко. Герцог и сам отлично знал, как много младенцев умирает до срока только потому, что их отлучают от груди раньше, чем они смогут жевать мясо и хлеб. Дети, вскормленные на каше-размазне, растут хворыми и хилыми; а если их и удается приучить к козьему молоку, так ведь летом его не всегда хватает. От коровьего и конского молока у младенцев часто приключается рвота или понос, а исход один — смерть. Так что Горлойс разрешил жене кормить Моргейну грудью, пусть даже рождение долгожданного сына отодвигалось при этом еще по меньшей мере на полтора года. За это по крайней мере Игрейна будет ему благодарна до самой смерти и роптать не станет, как бы быстро ни забеременела.

После того, как Горлойс погостил в замке, обзавелась животом и Эттар и возомнила о себе невесть что: неужто у нее да родится сын от герцога Корнуольского? Игрейна не обращала на девчонку внимания: у Горлойса были и другие бастарды; один, кстати говоря, сейчас находился при нем, в лагере военного вождя Утера. Но Эттар занедужила, у нее приключился выкидыш, а у Игрейны хватило прозорливости не расспрашивать Гвен, с какой стати она так радуется по этому поводу. Молодая женщина и без того ощущала себя несколько неуютно: уж больно хорошо старуха Гвен разбиралась в травах. «Когда-нибудь, — решила про себя Игрейна, — я заставлю ее рассказать мне, что именно она подмешала Эттар в пиво».

Молодая женщина спустилась в кухню: длинные юбки волочились по каменным ступеням. Моргауза уже была там в лучших своих одеждах; Моргейну она нарядила в праздничное платьице, выкрашенное шафраном; в нем девочка казалась смуглой, точно пикт. Игрейна взяла дочку на руки, радуясь уже тому, что она здесь, рядом. Миниатюрная, смуглая, изящно сложенная, а кость такая хрупкая и тонкая — все равно что держать в ладонях крохотную мягонькую пташку. И в кого только дитя уродилось? И она сама, и Моргауза высокие, рыжеволосые, яркие, словно унаследовавшие у земли ее цвета — все женщины Племен таковы. А Горлойс, хоть и смугл, обличием вылитый римлянин: высокий, худощавый, с орлиным носом; огрубевший в многолетних битвах с саксами, слишком уж исполненный чувства собственного достоинства, как это у них, у римлян, водится, чтобы нежничать с молодой женой; а уж к дочери, родившейся вместо столь потребного ему сына, он и вовсе равнодушен.

Однако ж, напомнила себе Игрейна, эти римляне считают своим божественным правом распоряжаться жизнью и смертью собственных детей. Многие — неважно, христиане или нет, — постановили бы, что дочь растить незачем; женам такая обуза ни к чему — о сыне надо позаботиться! А вот Горлойс был к ней добр, позволил оставить девочку при себе. Возможно, при том, что воображения у него немного, он понимает, насколько ей, женщине Племен, дорога дочь.

Игрейна как раз отдавала распоряжения слугам касательно приема гостей — чтобы принесли из погребов вино и зажарили мяса, да не какого-нибудь там кролика, а хорошей баранины с последнего убоя, — когда во дворе закудахтали и заметались вспугнутые куры. Значит, всадники уже скачут по мысу. Слуги явно оробели; впрочем, большинство их давно примирилось с мыслью о том, что их госпожа обладает даром Зрения. До сих пор Игрейна лишь притворялась — ее выручали счастливые догадки и пара-тройка фокусов; то, что слуги ее побаиваются, ее вполне устраивало. Но теперь… «Возможно, Вивиана права; возможно, дар по-прежнему со мной. Возможно, мне только померещилось, что я его утратила: лишь потому, что, вынашивая Моргейну, я чувствовала себя такой слабой и беспомощной… А теперь я снова стала самой собой. Моя мать оставалась Верховной жрицей вплоть до смерти, хотя и произвела на свет нескольких детей».

Однако, напомнил внутренний голос, мать родила этих детей, будучи свободной, как оно и подобает женщине Племен, и сама избрала им отцов. А отнюдь не прозябала в рабстве у какого-то там римлянина, чьи обычаи наделяли его властью над женщинами и детьми. Игрейна с досадой отогнала эту мысль: какая разница, есть у нее Зрение или она только прикидывается, лишь бы слуги ходили по струнке!