Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая Страница 4

— Ты, конопатый с палкой, подойди!

«Рыболов» двигался крошечными шажками и остановился довольно далеко от мальчика в чёрном.

— Обычно я не трачу время на таких, как ты. Тех, кто мне мешает, я просто уничтожаю. Впрочем, и в этом давно уже не случалось необходимости. Я даже… соскучился. Для развлечения моего… друга, я покажу, что бывает с теми, кто забывает уступить дорогу. — Мальчик в чёрном замолчал — и как-то странно застыл — так застыл однажды на моих глазах больной падучей, перед тем как забиться в судорогах. Я испугался, что с мальчиком случится то же самое. Но тут «рыболов» быстро присел, раскинув руки, будто курица. Пальцы его стали хватать траву, он пытался впиться ими в дёрн и тут же сломал себе ноготь. Я хотел отвернуться, но, как в дурном сне, не мог. «Рыболов» вырывал комки земли вперемешку с травой и запихивал их себе в рот. Глотал, давился, кашлял. Слёзы и сопли текли по его лицу, и, наконец, я пересилил оцепенение и крикнул:

— Брось… ну, брось же!

Мальчик в чёрном будто с усилием перевёл взгляд на меня и кивнул. «Рыболов» упал на траву, быстро, перебирая руками и ногами, как паук, отполз на несколько шагов и замер, скорчившись. Я знал почему-то, что он жив.

— Да. Он неприятен изнутри так же, как и снаружи. Хорошо, что ты рано прервал меня — иногда утрачивается чувство времени, тем более, что этим давно уже не занимался. — Он помолчал, потом, наверно, решил уточнить: — Наказанием тех, кто огорчает моих друзей. — И опять пауза. — У меня давно не было друзей. Я… отвык. Ты прости, если я что-то делаю не так — говори сразу.

Он пристально посмотрел на меня. Я испуганно кивнул.

— Не бойся. — Он будто хотел улыбнуться, но то ли передумал, то ли не сумел. — Мой друг никогда не станет моим врагом. Я умею выбирать. Это я… хорошо… делаю.

Уже в кровати я понял, как сильно устал за день. Ноги гудели, а стоило закрыть глаза — и я будто падал куда-то. Сперва это пугало чуть-чуть, перед глазами то и дело мелькали цветные картинки — всё, что виделось за день, но какое-то игрушечное, я понял, что могу обращаться с ним, как с мозаикой — переставлять кусочки и даже менять их, плохое делать забавным и нестрашным, делать свет ярче, ускорять или замедлять время.

Потом опять закружилась голова. Я раскинул руки, потому что хотел нащупать кровать и уцепиться за неё для надёжности. Но вокруг была только прохладная пустота — и какой-то шум.

Прохладная морская пена, почему-то подумал я. Я лежу на морской пене. А подо мной — бездна, тыщи метров бездны. И я утону. Я не умею плавать, но даже если бы умел…

Так лети! — сердито сказал голос. То есть, я сперва решил, что сердито. Голос был незнакомый, какой-то напряжённый, тревожный.

Как? Как я взлечу прямо с воды, я же не чайка! Я отказался ею быть, я обозвал её, нехорошо обозвал…

Глаза того, кто говорил со мной, оказались близко-близко.

Налетит ветер…

Ветер дул в темноте, сильный, упругий. Он бы легко меня поднял и унёс, если бы не вода. Как сделать, чтобы моё распластанное на волнах тело оторвалось от этой прохладной бездны?

При чём тут вода? — сказал Он. — Когда ты боишься. Глубины внизу или высоты вверху. Вот и болтаешься между ними, как поплавок.

Я разозлился на себя до слёз. Вот и он тоже презирает меня за страх. Ну и ладно. Не надо мне таких друзей. Никого мне не надо тогда. Я сам…

Шквал смял поверхность моря, как удар громадной ладони. Сначала я был на гребне волны, а потом понял, что обезумевший воздух несёт меня боком — так однажды перед грозой ураганный ветер расшвырял по небу ласточек, не успевших или не пожелавших укрыться.

Город кончается на западе, немного не дотянувшись до моря. Дальше, далеко в море, уходит прямой и тонкий мыс с крикливыми чайками, рокотом гальки и шорохом волн. Город обрывается у мыса, у нагромождения утёсов, разделённых трещинами, в которых плещется вода. Там полно скользких обломков скал, торчащих из воды, а в расщелинах водятся морские дракончики с ядовитыми шипами.

Перебраться на мыс по утёсам нелегко, и я ни разу не решился на это. Мама вообще строго-настрого запрещала даже подходить к Стреле.

— Каждые несколько лет находится юный болван, готовый покрасоваться перед дружками — и хорошо ещё, если дело кончается только сломанной ногой, рукой или ребром, — вторил ей отец.

— Я не болван, — говорил я. — И вы это знаете.

— Да, — соглашалась мама. — Но когда я была маленькой, у Стрелы один мальчик сломал позвоночник, и он вовсе не собирался перебираться — его толкнули нечаянно.

— Толкнуть могут на улице, — из упрямства возражал я, вовсе не собираясь прямо сейчас бежать на Стрелу. Там было, конечно, интересно, но дорога туда и обратно занимала большую часть дня, это имело бы смысл, надумай я и вправду перебираться на мыс — а просто постоять на берегу, мечтая о том, чтобы стать лёгким и ловким, прыгуче-летучим, неуязвимым для камней и волн…

На самом конце Стрелы стояла древняя башня — маяк. Говорили, что когда-то она была намного выше, и строили её вовсе не для того, чтобы подавать сигналы морским судам. Говорили даже и такое, что когда-то эта башня стояла не на самой Стреле, а на окраине города. Говорили, её возвёл сам Проклятый, и в ней он занимался своими страшными делами…

Но явившийся из чужих земель маг уничтожил Проклятого, и от удара его огненного кулака верхнюю половину башни снесло, как срезало, а потом какой-то непостижимой магией она и вовсе сместилась в пространстве. Управители города сперва собирались довершить дело, чтобы не оставить даже и памяти о ненавистном чернокнижнике — но башня оказалась на диво крепкой, не иначе заколдованной. Полвека она пустовала, а затем, когда Проклятый и его дела ушли в историю, «угли подёрнулись пеплом», и новые власти распорядились устроить в башне маяк.

Маяку там было самое место — Стрела и рассыпанные со всех сторон от неё подводные утёсы грозили гибелью кораблям в туман или в шторм.

Человек, который решился пойти в смотрители маяка на Стреле, наверняка был или отчаянным храбрецом, или просто чокнутым, рассуждали мы, мальчишки, глядя с берега на темный клык маяка. При этом сами же воображали себя в роли такого странного и отважного отшельника. Никто из нас не знал, кто сейчас служит смотрителем на маяке, стар он или молод, и что заставило его взяться за такую работу.

…— Идём, — сказал мне Мальчик. Тогда он впервые появился прямо у нашего дома — солнечным утром он был полоской чёрной краски на белёных камнях стены — или трещиной в темноту. Я понимал, что боюсь его — не из-за его непостижимой силы, а скорее потому, что моё первое с ним знакомство оказалось связано с той омерзительной сценой… Я хотел избавиться от этой связи, чтобы получилось так, что Мальчик, выручивший меня у пруда, стал моим другом — а жестокой радости, упоения в его глазах в тот миг — не было. Ведь я мог просто ошибиться тогда…