Елена Белова - Сердце феникса. На переломе. Страница 4

Теперь ничего этого нет.

Костюмы и любимое зеркало давно проданы или выброшены на свалку, Алевтина так и не выбралась из Парижа, когда небо средь бела дня стало черным, а асфальт закипел от нестерпимого жара… А придуманные и сыгранные боль, страдание и отчаяние стали настоящими. Не только для него — для миллионов.

Он еще раз всмотрелся в свое лицо. Ничего особенного — не красавец, не было в нем той «изюминки», необычности, которая приковывает внимание, да это и не нужно. Лицо — тоже своего рода "орудие труда", и скульптурно-правильные черты позволяли изобразить кого угодно — Хлестакова, Гамлета, Василькова из "Бешеных денег", принца… Оно было хорошим, его лицо. Пусть первая морщинка уже перечеркнула лоб, пусть запавшие щеки утратили прежнюю свежесть, оно все еще было красивым…

Сегодня он видит его в последний раз.

Он отодвинул в сторону грим-набор. Не понадобится… сегодня у него другое, поистине волшебное средство "войти в образ"!

..это был целый планшет, заполненный рядами матово сияющих ампул. Сокровище, за которое многие заплатили бы чем угодно. Новое сокровище нового мира. Морфо, препарат на основе крови трансформеров.

Твой новый грим, артист Гривко.

..Когда Евгения Гривко, бывшего лауреата премии "Золотая маска", а ныне обычного боевика группы «Олимп» вызвали и предложили новое задание, он вынужден был сжать руки в кулаки, чтобы не дрожали. Нет, он не боялся, хотя задание было сложное — подменить собой одного из демонов Службы Слежения на станции в Кордильерах… подменить и ждать, пока из мира Ангъя не поступит просьба-сигнал о пробое. И осуществить пробой, проведя в наш мир человека, который скажет пароль.

— Но я ничего не знаю об аппаратуре на этих станциях…

— Научишься. Это несложно.

— А язык?

— Купим «гипно». Послезавтра будешь знать.

— А внешность?

Он спрашивал чисто по привычке, точно готовясь к очередной «акции». Уже знал, что согласится. Роль! Ему предложили роль! Артист остается артистом, сколько б лагерей ни прошел…

— Рост у вас совпадает, тембр голоса тоже. Остальное сделает «морфо», — командир кивает на широкий планшет темной кожи с тисненой капелькой крови в круге — всем известной маркировкой государственных станций переливания крови. — Здесь — запас на полгода.

— Я согласен.

— Даже не спросишь, зачем?

— Надо — значит, надо.

— Это опасно. Тебе придется не просто работать под чужой личиной — работа несложная, научишься, — но и жить его жизнью.

— Я справлюсь.

Пусть за эту роль ему не услышать аплодисментов, пусть за провал он получит не свистки, а смерть в Службе Дознания, но он артист, а это — роль… Его роль.

Он набирает в шприц содержимое первой ампулы. Этому тоже пришлось научиться — делать себе уколы. Поднять шприц, убрать воздух, прижать иглу к коже… ввести. Мягко нажать, выпуская в кровь новую примесь…

…и сжаться, задохнуться, съежиться в приступе судорог… захрипеть, теряя голос… зажмуриться, пережидая незнакомую боль. И сквозь бешеный стук крови, сквозь вспышки видеть… видеть… видеть-видеть-видеть лицо своего "двойника! Так надо… Ваш выход, артист!

…Прошло много времени — целая минута — пока он, наконец, смог поднять голову… раскрыть потяжелевшие ресницы…

В расколотом зеркале отражалось его новое лицо. Темноглазое, скуластое, с жестко сжатыми губами.

Удалось.

Мир Ангъя.

Алекс.

— Вот так, — Алекс был серьезен. — Женя — очень талантливый актер. У него получится. Мы вернемся.

— А если расколют? — Максим не был пессимистом по натуре. Просто жизнь приучила всегда держать наготове запасные варианты. — Расколют, и нас не пустят обратно…

— Кроме Жени, морфо получили еще два человека.

— То есть… у нас есть и другие варианты?

— Есть. Голубые горы в Австралии и маленький городок в Сибири. Там тоже есть возможность осуществить подмену. Друг о друге они не знают. Кто-нибудь да выживет…

— И откроет нам ворота?

— Да.

— И вообще… Не о том ты думаешь, Макс, — Богуслав, в который раз осмотревший комнату на наличие камер, с досадой закрыл глаза. — Если наших «подменышей» вычислят и расколют, то нам стоит волноваться совсем не о том, пустят ли нас домой… Пустят. И как еще пустят — с распростертыми объятиями встретят. Вопрос в том, как скоро мы пожалеем, что на свет родились.

В маленькой камере стало тихо.

Несмотря на молодость, все трое успели хлебнуть в своей жизни немало.

— Такие дела, ребята, — виновато улыбается отец, когда на пороге возникают «клоуны» — сотрудники Службы Развлечений. — Мама юрист, я архивист… для нас сейчас работы нет. А вы должны жить….

— Папа, нет!

Но он уже шагает навстречу «красно-золотым» и исчезает вместе с ними.

А через четыре дня они с мамой сидят у телевизора и смотрят, как отца убивают на арене…

Он старается держаться в стороне от камер, он не хотел, чтоб они смотрели, чтоб они видели… но камеры безжалостны и они преследуют каждого из добровольных «гладиаторов», ловя каждый вскрик, каждое движение… каждое падение тела на усыпанный золотистой стружкой пол.

На следующее утро им приносят цену папиной жизни — чек на пять тысяч рублей Новой Империи и освобождение от «налога». И младший братик — ему еще и десяти нет — не выдерживает и швыряет в спину «клоуну» сувенирную чашку с эмблемой Арены…

— Кто?!

И Макс шагает вперед, не успев подумать:

— Я.

Восемнадцать ему исполнилось уже в лагере.

Очень болит спина, и не шевельнуть ни рукой, ни ногой… Анеля плачет рядом и ни в какую не хочет уходить, что б он не говорил. Глупая. Он упал очень неудачно, на спину, что-то хрустнуло, и ноги сразу отнялись… В этих развалинах — в бывшем храме — они были одни, и помочь некому.

— Неля, иди.

— Нет! Славик, тише. Мы переждем. Все будет хорошо.

— Иди, дура! — он грубит и знает это, если б мог, он бы пощечину ей залепил… лишь бы ушла, лишь бы не попалась. Ведь убьют же! Поймают — убьют! А голоса все ближе… — Иди! Они же сейчас будут здесь! Неля… Нелечка… уходи…

Анеля вдруг наклоняется к нему… Целует — горячо и быстро, солеными от слез губами — и наконец выбегает из развалин.

Только… не в ту сторону. Навстречу патрулю. Отвлечь? Увести за собой?

Неля!

Его нашли на следующий вечер. Ребята из группы. Они подлечили его и похоронили Анелю… Ее тела он не видел — не показали. А заговорил только через полтора месяца.