Леонид Кондратьев - Отыгрывать эльфа непросто! Страница 40

Радиограмма

11.07.1941 г. 8-30

"Кащею. Благодарим за отличную работу. Совместно с партизанским отрядом переместится к железной дороге Брест — Минск и организовать вручение «Подарка». В дальнейшем действовать на участке Оранчица — Жабинка — Кобрин для проведения разведки и диверсий на железной дороге. Хозяин".

Темнота. Ласковая, тёплая темнота. Шелест листвы и лёгкий ветерок, обдувающий лицо, всё это заставляет чувствовать себя живым. Значит, тем взрывом меня не убило. Ну и слава Ллос — буду жить дальше. Раскрываю глаза и в серебристом ночном полумраке оглядываю расположенный вокруг хумансовский лагерь — нет, ну кто так располагается? Мало того, что всего один часовой — так он ещё и сидит лицом к костру, обнявши пулемёт, как первокурсник девушку — неумело и осторожно. У него ведь теперь сетчатка засвечена — за пределами светового круга костра он минимум минуты две ничего не увидит. За это время его минимум пять раз зарежут и восемь раз застрелят — блин охранничек. А все остальные развалились и спят себе, как будто не в фронтовом лесу на территории противника, а у себя в саду во время пикника. Да ещё и храпят, как стадо пьяных кабанов на привале, одно слово — хумансы. Как-то это всё скучно и не живописно. Надо попробовать немного украсить окружающую действительность — всё равно делать до утра нечего.

Начнём с часового — а то ещё заорёт, забегает, всех разбудит и испортит мне уже подготовленный холст. Всё! Решено! Это будет картина — картина, которая раскрасит действительность новыми весёлыми красками. До рассвета слишком долго и скучно ждать — так почему бы и нет?

Медленно бесшумно встаю и на полусогнутых ногах стелюсь к хумансу — он меня пока не видит, из-за того, что моя лежанка располагается вне зоны его зрения — чуть правее и дальше от костра. Легко касаясь кончиками когтей ножен, проверяю наличие тесака на предплечье. Аккуратно и тихо вытащив его, бесшумной чёрно-зелёной тенью вырастаю за спиной хуманса. Добрая, чуть смущённая улыбка пробегает по моим губам — извини, ты не станешь шедевром, пока моих навыков не хватит проделать всё так тихо, чтобы не проснулись остальные — прости меня.

С лёгким шелестом сталь входит в пока тёплое тело, перерубая размеренно и ничего не подозревающее бьющееся сердце. Правая рука в это время с лёгким хрустом ломает гортань, протыкая нежную белую кожу когтями. Как всё же некрасиво получается первый штрих будущей картины. Хотя можно рассматривать это только подготовкой фона — да, успокойся, это только грубые мазки грунтовки, только оттеняющие будущий шедевр. Аккуратно усадив тело и подперев его пулемётом, я с тревогой присмотрелся к получившейся композиции — нет, всё же чего-то не хватает — точно он слишком серьёзен и не понимает всей оказанной ему чести быть составной частью моего будущего шедевра. Это надо обязательно исправить — это унылое выражение лица, оно просто не подходит для лицезрения будущей картины, предстающей перед застывшим взглядом её первого участника. И я это исправлю. Кстати интересно, как я успел так быстро перебросить лезвие из правой руки в левую — даже сам не заметил. Перебросив мелькнувший серебристой рыбкой клинок обратно, я лёгким касанием рисую новую, радостную улыбку. Чуть отойдя и наклонив голову вправо, окидываю часового взглядом и понимаю, что, несмотря на исправление, он всё равно ещё слишком серьёзен. Но в моей голове уже забрезжила идея, как придать ему больше веселья — запустив кисть руки в легко раздавшийся разрез, я вытаскиваю наружу язык, заставляя мертвеца кривляться в беззвучном веселье. Да — так гораздо лучше.

Теперь перейдём к фону — фон в композиции должен нести не меньшую смысловую нагрузку, чем центральные фигуры. Но в качестве фона мне приходится использовать довольно некачественный материал — два молодых хуманса и один практически старик. Нет красиво и беззвучно оформить задник мне не удастся — хотя и не хочется, но всё же некая топорность в моей картине будет — не по правилам, но фон я буду оформлять уже холодным. Быстрая, блестящая бабочка — мотылёк из стали, ласково перепорхнула в моих руках от одного тела к другому. Руки уверенно придержали статистов, чтобы своими судорогами и тихим хрипом они не разбудили центральных фигур моего шедевра.

И вот теперь можно приступать непосредственно к центральным фигурам моей картины.

Я назову её — "Наблюдение за полётом орла".

Самое главное в ней это полностью передать внутренний мир орла и наблюдателя. Незамутнённые чувства и чистота переживаний — вот секрет моего будущего шедевра. Вот и наступил самый решающий акт творения. Сейчас или никогда. Буквально через несколько секунд выяснится, будет ли это картина достойная руки мастера или безграмотная мазня студиозуса. Первый удар должен быть очень точен — аккуратно перерубить спинной мозг и не убив хуманса вызвать у него паралич. Да не просто паралич — мимические мышцы должны работать, а голосовые связки нет.

Первый удар. Быстрое перемещение ко второй цели — второй удар. Шипение судорожно выдыхаемого лёгкими воздуха не нарушенное ничем — тишина — божественная тишина. Теперь проверить мимику — да! Всё получилось — на лице хумансов застыло выражение удивления и вместе с тем страха. Всё правильно — они сейчас не ощущают тел и поэтому не ощущают боли.

Так всё вроде получилось — теперь пока краски основных мазков сохнут, займусь временно оставленным фоном — ведь нельзя оказывать неуважение даже мельчайшей части полотна — настоящий мастер даже в незначительных деталях должен быть совершенным. Усадив и прислонив, друг к другу тела, я отошёл и внимательно присмотрелся к фону — они у меня будут символизировать скалу, к которой прислонился наблюдатель. Конечно, маловато их для нормальной скалы — впрочем, будут маленьким утёсом — я не привередливый.

Теперь наблюдатель, его поза должна выражать благородство и быть совершенной в каждом изгибе. Ну, как? Ну, скажите, как можно благородно разместить это корявое человеческое тело — оно просто физически для этого не приспособлено. Но ничего, ничего — мой наблюдатель, мой милый наблюдатель, я знаю, как можно избежать зажатости твоей позы. Провожу кончиками когтей по щеке этого молодого хуманса, уже покрытой слезами от красоты моего будущего шедевра и, вглядываясь в его широко раскрытые зрачки, шепчу:

— Не переживай, ты займёшь одно из главных мест в моей картине, в твоей ложе будет самый лучший вид, мой милый наблюдатель. — С этими словами я легко касаюсь губами трепещущих от волнения век наблюдателя и по очереди подцепив их когтями, отрезаю — моему прелестному наблюдателю ничего не должно загораживать божественный вид, вскоре откроющийся перед ним. Дальнейшая работа по раздроблению костей конечностей и приданию наблюдателю возвышенной позы на фоне утёса не заняла у меня много времени и позволила немного успокоится перед началом работы с центральной фигурой композиции…