Ник Перумов - Алиедора Страница 40

Она уже в твоей крови, – шептал Метхли, и третий глаз пылал раскалённым углем. – Она всегда была там. Прими это. Не сожалей и не плачь о несвершившемся. Люди называют Её Гнилью, но Её собственное имя Она откроет тебе лишь сама, так же, как Она открыла его мне.

Алиедора не сопротивлялась. Губы словно сами повторяли сперва казавшиеся чужими и страшными слова. Невольно вспоминалось Долье, и жёлтый поток многоножек, пощадивший её и занятый совсем другим – очищением земли.

Метхли говорил, что она делает успехи. Доньята не понимала – слова возводили в ней словно несокрушимую крепость, но сама она ничего «такого» не могла, да чародей от неё этого и не требовал. Просто учил, держал её руки в своих и постоянно повторял: «Чувствуй! Где Она сейчас?»

…Это приходило постепенно, сперва едва ощутимым запахом. Он отличался от обычного, металлически-кислого, присущего Гнили проявляющейся. Алиедоре казалось, что «начинает тянуть» откуда-то со стороны, и тогда она махала рукой – «там».

Частенько она ошибалась, но Метхли это нимало не смущало.

– Скоро будешь мне помогать, – удовлетворённо повторял он после каждого урока.

И она помогла.

Первого столкновения с дольинцами она почти и не заметила. Больше обычного суетились кондотьеры, сойдя с дороги и забившись в лесную чащу. Гайто доньяты тревожно храпел, сама же Алиедора широко раскрытыми глазами, словно одурманенная, глядела прямо перед собой на торопящихся куда-то воинов, не различая, не слыша, не понимая…

В голове остались только последние слова трёхглазого Метхли.

«Будешь мне помогать. Я справлюсь и без тебя, но учиться лучше всего в бою».

Потом были резкие команды, и рубящий свист стрел, и плотные, хрусткие удары наконечников в неповинные древесные стволы, и хриплые крики, и лязг столкнувшейся стали – Алиедора словно ослепла, она не видела, только слышала.

Крики, и хаканье, и особый, ни с чем не сравнимый звук, с каким сталь секла человеческую плоть. Звуки было отодвинулись, потом придвинулись вновь, и тогда задёр– гался недвижно сидевший до этого в седле Метхли. Казалось, трёхглазому чародею куда важнее Алиедора, чем разгорающийся вокруг него бой.

Капюшон медленно сполз на покатые плечи. Волшебник коротко взглянул вправо-влево, скрещёнными пальцами накрыл третье око, а потом резко уронил руки.

Одуряюще запахло металлически-кислым. Ни с чем не сравнимый аромат Гнили. Его Алиедора не забудет до гробовой доски.

– Помогай! – гаркнул Метхли.

Как именно следует помогать, он отчего-то сообщить не удосужился.

Враги рядом. Дольинцы. Те самые, что осаждали Венти, из-за кого она, доньята Алиедора Венти, мечется по заснеженной пустыне умирающим зверьком.

– Помогай! – хлестнуло жёсткое.

Руки доньяты шевельнулись, пальцы сложились во многократно повторенном с трёхглазым чародеем жесте. Губы прошептали слова, бессмысленное сочетание резких, шипящих слогов.

Казалось бы, кто не повторит движения, кто не заучит слов?..

Но только у избранных за жестом и словом следует дело.

Впереди, там, где звенели, сшибаясь, мечи и копья ударяли в доспехи, что-то происходило, что именно – Алиедора не знала. Одуряющий запах почти погасил сознание, она пошатнулась, из последних сил цепляясь за луку седла.

…Когда она очнулась, то едва не провалилась обратно в небытие – на неё несдерживаемой яростью пялился третий глаз Метхли.

Волшебник коротко хлестнул её по щеке – сухими длинными пальцами, словно у скелета.

– Не вздумай! – яростно прошипел он, алое око, точно обезумев, неистово вращалось в орбите, как никогда не сможет обычный человеческий глаз. – Не вздумай! – Капли дурнопахнущей слюны попали Алиедоре на щёку, и она дёрнулась, обожжённая, – кипяток, да и только!

Руки впились ей в плечи, рывком вздёрнули, придавили к губам горлышко фляги, так, что стало больно. Снадобье лилось по подбородку, оно оказалось совершенно отвратительным на вкус, но хотя бы не пахло Гнилью. И от него действительно полегчало.

– То-то же, – проворчал чародей, вновь накрываясь капюшоном. – А то вздумала…

– Почему мне нельзя лишиться чувств? – Алиедора сама удивилась собственному голосу. Ей ведь полагалось просто кивнуть. Зелье оказалось слишком уж сильнодействующим?

– Нельзя! – отрезал Метхли. – Ты теперь с Нею. А с этим не шутят. Если, конечно, не хочешь стать этой, лялькой чорной, как говорит простонародье.

У доньяты затряслись поджилки.

– А… а… как же…

– Ты молодец. Ты очень мне помогла, – чародей похлопал Алиедору по плечу.

– Да в чём же?!

Но Метхли только отвернулся.

Как сработало заклятье трёхглазого чародея, Алиедора тем не менее увидела. Хотя потом честно хотела бы всё забыть.

Дорогу покрывали тела. Наверное, не так и много, несколько десятков, но лежали мёртвые дольинцы один на другом, и у всех, всех до одного, животы, казалось, лопнули изнутри. Парили желтовато-гнойные лужи; от одуряющей вони, той самой, что сопровождала Гниль, Алиедора вновь едва не лишилась чувств.

Она невольно задумалась, почему чародей не пустил это заклятье в ход с самого начала. Не мог? Или просто потому, что остальные убитые дольинцы были раздеты победителями донага, благородные кондотьеры не побрезговали даже окровавленной одеждой. Доспехи всегда считались дорогой добычей, особенно рыцарские, – а магия Метхли взорвала изнутри даже железо нагрудников.

Правда, сам чародей выглядел не слишком здорово – лицо посерело и осунулось, он дышал тяжело, часто и хрипло, словно задыхаясь. Мало-помалу это проходило, но окончательно он оправился только дня через два.

Зима лютовала. Наверное, в одиночку Алиедора и впрямь бы погибла; тут, у кондотьеров, её кормили, заботились, охраняли – иной, впрочем, сказал бы, что так серфы оберегают дойную корову.

Доарнцы не раз схватывались с мелкими отрядами из армии короля Долье и всякий раз выходили из боя победителями. Нападали, как правило, из засад, били в спину, уклоняясь от крупных сражений. Север Меодора оказался разорён не до конца, и благородные кондотьеры, заняв какое-нибудь село, тотчас же громогласно требовали «кормов», ибо «за вас, вши запечные, бьёмся, за вашу свободу, тудыть и растудыть!».

Алиедора не знала, что отвечали поселяне, но еда у трёхглазого чародея, во всяком случае, не переводилась.

Доньята, совсем недавно с упорством обречённой пробивавшаяся к северной границе, теперь покорно и бездумно следовала за Метхли. Она ничему не удивлялась, даже странному имени трёхглазого, хотя чародей обладал выговором настоящего доарнца.

Из обрывков разговоров Алиедора знала, что бежавшая в Уштил королева Мейта, вдова павшего Хабсбрада, собрала-таки войско, наняв немало кондотьерских отрядов, что приходили чуть ли не от самого Гвиана. Однако Доарн так и не выслал дольинского посланника и не объявил открытой войны…