Генри Олди - Пленник железной горы Страница 40

Отхожее место? Нет, просто выход.

Из дома я вылетел, будто за мной рой пчел гнался. Отбежал за сарай, штаны стянул — оказалось, я в штанах и рубахе спал, не голышом. Стою, журчу. Долго-долго. Ф-фух! Сразу и в животе полегчало, и в голове прояснилось. Ночь вздыхает, перекликается совиными голосами. Ветерок меня обдувает. Небо звездами усыпано, будто речной берег галькой. Босые пятки роса холодит. Хорошо! Выбрался из-за сарая, стою у коновязи, дышу полной грудью. Никогда больше не буду кумыс пить!

— Эй, Юрюн Уолан! Кумыса хочешь?

Я аж подпрыгнул.

— Нет! Не хочу!!! Эй, кто здесь?

— Это я, Уот. Сюда смотри, кэр-буу!

Сверху ухает филин. Уот так смеется. Звездное небо заслоняет переплетение ветвей. Настоящий бурелом, только не на земле, а в воздухе. Это Уотов арангас: пришел за хозяином и встал у Сарын-тойона во дворе. На помосте сидит Уот Усутаакы, Огненный Изверг. Ухмыляется во всю пасть, только зубы блестят.

— Полезай ко мне!

— Зачем?

— Кумыс пить! Одному скучно.

Вот ведь влип! Откажешься — он, того и гляди, обидится. Драться полезет. Нет у меня сейчас никаких сил драться. И желания нет. И не справлюсь я с ним, если честно. Вырасту — справлюсь, а сейчас я маленький. Сильный, но маленький.

— Спасибо, уважаемый Уот…

— Просто Уот! Тут все свои, парень.

— А вода у тебя есть?

— Вода? Есть. И мясо есть! У Уота все есть!

— Воды дашь?

— Тебе вода, мне кумыс! — филин опять ухнул. — Залезай! Гостем будешь!

Ну, я и полез. Куда теперь деваться?

Арангас, пока я на него карабкался, вел себя смирно. Дерево как дерево: брусья, жерди, доски. Где гладкие, где шершавые, не оструганные. Сучки тут и там торчат. Ну вот, занозу загнал…

— Пей!

Сладкая вода. Вкусная.

— Тебя что, дома не поят?

— Почему? — удивился я. — У нас воды полным-полно.

— Я про кумыс. Хлипкий ты…

Из гордости я хотел затребовать кумыса, и немедленно. Десять, сто, тыщу бурдюков! Впрочем, при одной мысли об этом подвиге меня так затошнило, что вся гордость едва не выплеснулась на двор.

— Поят, — соврал я. — Мой папа по кумысу мастер.

— Мастер?

— Мастер.

— Честно?

— Честно.

— Папка, — Уот зажмурился, стал похож на сытую рысь. Облизнулся длинным сине-зеленым, раздвоенным на конце языком: — Знаешь, какой у меня папка? Самый лучший! Земляное Пузо! Рот у него на темени. Глаза — на висках. Хвост — острога. Видал?

— Видал, — кивнул я.

И сразу поправился:

— В смысле, не видал. Слыхал.

— От кого?

— От тебя. Только что.

— Болеет папка, — внезапно огорчился Уот. — Опухоль у него в глотке. Вот такенная, с кулак!

Он показал кулак. Судя по размерам, опухоль была скверная.

— Я ему говорю: давай вырву. Суну руку в пасть и вырву! А он меня по шее… Знаешь, как он по шее? Лучше всех! И спать ложится. Спит всё время, не добудишься. На рогатину одна надежда…

— Рогатину?!

— Ага! Берешь рогатину в семь саженей. И под ребра: кэр-буу! Раз, и под ребра! Он как завопит! Как вскинется! А я бежать! Хыы-хыык! Гыы-гыык! Потеха! А он мамку лупит… А-а, буйа-буйа-буйакам!

Мне показалось, что историю с рогатиной Уот рассказывает не в первый раз.

— Ты своего будишь? — Уот наклонился ко мне. В единственном глазу адьярая горело сочувствие. — Ты его буди, ладно? Дядя Сарын говорит, родителей чаще будить надо. У тебя есть рогатина? Хочешь, подарю? Знаешь, как твой папка обрадуется?

Я очень живо представил себе эту картину. Папа на веранде, пьет кумыс. Ноги на перилах, укутаны дохой. И тут я с рогатиной.

— Вряд ли, — сказал я. — Вряд ли он обрадуется.

— Обрадуется, — заверил меня Уот. — Схватит колотушку и за тобой: буо-буо! Если догонит, еще больше обрадуется. Он у тебя болеет?

— Нет.

Я испытывал странную неловкость. Уотов отец болеет, мой — нет, и я же почему-то виноват.

— У меня и мамка болеет, — вздохнул адьярай. — Печёнка у нее. Что ни съест — тощѐй занозы. Я ей говорю, мамке-то…

— Давай вырву, — сдуру болтанул я.

— Ну! Откуда знаешь? А ты умный, всё на лету хватаешь. Говорю: давай вырву, пусть новая отрастет! Нет, не дает. Ругается: тебе бы только рвать! Тимиру, старшему, дает, а мне — ни в какую…

— Тимир? Это твой брат?

— Ну!

— Он кузнец[29]?

— Ну! Самый лучший кузнец!

— Твоя мама дает ему рвать печёнку?!

— Почему печёнку? — изумился Уот. — Зубы он ей рвет! Он всем нам рвёт, если гнилые. У него пальцы — во! Клещи! Хвать, круть…

Адьярай ухватил в воздухе зуб-невидимку, покрутил и дернул.

— Нравится?

— Ага…

Я подумал, что ни за что не позволил бы самому лучшему Тимиру рвать мне зубы. Лучше всю жизнь кашу есть.

— Вот! — Уот распахнул пасть. Левый клык адьярая, а также коренные зубы рядом покрывала бурая короста ржавчины. — Тимир нам и новые вставляет. Сам кует, сам вставляет. Знаешь, как он вставляет? Лучше всех! Только дорого очень…

— Дорого?

— А ты думал, он нам даром вставляет?

— Вы же братья!

— Братья! Любимые братья! С кого и возьмешь, если не с брата…

— С меня Мюльдюн ничего не берет…

— Значит, не любит! — уверенно заявил Уот. — Наш Тимир всех в семье любит. Папу, маму, меня — очень! А пуще всех — нашего старшего среднего. Он ему и верхние зубы вставил, и нижние, и в три ряда…

— Кому вставил?

— Старшему среднему. Алып Хара — слыхал? Он, знаешь, какой?

— Самый лучший? — предположил я.

— Точно! Говорю же, умный ты. Алып Хара у нас красавец. Головы — три! Ног — шесть! Рук — шесть! Долбежки, колотушки! И все вихрем крутятся, и руки, и ноги… Девки без ума! Дуреют прямо, девки-то…

— Шесть ног? Зачем?

— Как зачем? Две — подпорки. Две — с копытами! Две — багры! Понял?

Я на всякий случай кивнул.

— Хорошие они, — признался Уот. Единственный глаз его заблестел слезой. — Все хорошие. И мамка с папкой, и Тимир с Алыпом. И сестричка, девка-визгунья[30]. Семья! Лучше нашей семьи век ищи — не сыщешь. Понял?

Вот тут меня и заело.

— Сыщешь, — сказал я. — У меня брат знаешь какой?

— Какой? — заинтересовался адьярай.

— Самый сильный, вот какой!

— Мюльдюн, что ли?

В голосе Уота звучало откровенное презрение.

— Почему Мюльдюн? — я улыбнулся. — Нюргун! Самый лучший[31]!

Позже, став взрослым, я часто размышлял: почему я решил спрятаться именно за Нюргуна? За брата, которого никогда не видел? В чьем существовании был уверен не до конца?! В конце концов, проще было бы обидеться за Мюльдюна. Вступить с Уотом в спор, доказать, что Мюльдюн-бёгё никак не хуже зубодера Тимира или Алыпа-шестиножки. Почему Нюргун? Объяснение мне дал дядя Сарын, которому я признался в ночной беседе с Уотом Усутаакы. То, что известно, сказал он, всегда слабее того, что неизвестно. Бледнее, ущербней, проще. Неизвестность — вот единственная настоящая сила. Она кого хочешь в дугу согнет. Поэтому сказители не рассказывают слушателям все, что знают. Многозначительный намек — оружие, бьющее без промаха. Понял, дружок? Я ответил, что понял — и, кажется, соврал.