Эрик Ластбадер - Отмели Ночи Страница 40

Там уже были люди. Человек десять. Женщин — меньше половины. При появлении Ронина с Кири к ним повернулся высокий худощавый мужчина, и его длинное лицо осветила странная улыбка. У него были круглые бледно-голубые глаза и густые седеющие волосы, которые он ухитрялся носить очень длинными. Неподвязанные и расчесанные, они обрамляли его лицо наподобие львиной гривы. Одет он был в официальный шаангсейский наряд, состоявший из штанов в обтяжку и свободной рубахи с тусклым золотым узором на золотом же фоне.

— А, Кири.

Глубокий, хорошо поставленный голос. Мужчина опять улыбнулся, и Ронин заметил у него на лице полукруглый белый выступ, начинающийся от левого уголка рта и заканчивающийся возле носа с отрезанной левой ноздрей.

— Ллоуэн, — обратилась к нему Кири, — это Ронин, воин с севера.

Ллоуэн обратил на Ронина взгляд ледяных глаз и отвесил ему небрежный поклон.

— Весьма рад знакомству.

— Ллоуэн — главный смотритель пристани. Он осуществляет надзор за сделками всех хонгов гавани и собирает пошлины за каждую партию грузов.

И снова — странная улыбка, неестественно расширенная за счет лиловатого шрама.

— Я польщен, госпожа, — сказал он и обратился уже к ним обоим: — Вам надо выпить вина. Хара, — подозвал он слугу, подавшего им игристое белое вино в хрустальных бокалах. — Вы и вправду из другой цивилизации? — спросил Ллоуэн, подводя их к присутствующим. Он представил Ронина кое-кому из собравшихся, а потом его втянули в какой-то разговор, и он предоставил Кири продолжать знакомство.

Имена мелькали, словно листья на осеннем ветру, и Ронин сосредоточился на лицах.

— Риккагин, — заговорил толстяк без подбородка и с маленькими глазками, похожими на жареных насекомых, — все мы очень обеспокоены слухами о боевых действиях на севере.

Они сидели на шелковых подушках, разложенных прямо на полу, вокруг низенького столика из полированного дерева с рисунком, напоминающим штормовое море. Стол был уставлен кувшинами с горячим вином и мисками с закуской: кусочками рыбы, отбитыми и политыми горячим маслом, пареными овощами, цукатами.

— И что из того? — откликнулся риккагин.

Тон его явно указывал на нежелание обсуждать эту тему. Это был широкоплечий румяный мужчина с широким носом с красными прожилками и густой седой бородой желтоватого оттенка.

— Шаангсей — город слухов, Чен. Не сомневаюсь, вам самому хорошо известно, что большинство из них лживы.

— Но эти слухи весьма живучи, — возразил Чен.

Его желтые щеки колыхнулись складками жира. Он откинулся на подушки, помахивая узорчатым веером возле своего печального лица.

— Не большая премудрость — распустить слухи, способные напугать хонгов вроде вас, — с некоторым презрением бросил риккагин. — Не будьте хоть вы старой сплетницей.

Толстяк окрысился:

— Но боевые действия не...

— Уважаемый господин, — сказал риккагин, нахмурившись и сдвинув густые брови, — без войны Шаангсей так и остался бы грязным болотом с убогими домишками, готовыми развалиться при первом же сильном ветре, а лично вы вместе с вашей женой ковырялись бы на рисовых полях, с трудом зарабатывая только на пропитание. Ни для кого из нас не секрет, что именно война принесла нам богатство. Без нее...

— Вы говорите о войне, — вмешался худощавый угрюмый мужчина с темными глазами и коротко постриженными волосами, — словно это какая-то вещь, которую можно подержать в руке и использовать, как заблагорассудится.

Ронин на мгновение напрягся и вспомнил его имя: Манту, жрец Дома Кантона.

— А война между тем для тысяч людей означает смерть, а для множества тысяч других — увечья, голод, страдания.

— А вы откуда знаете? — поинтересовалась скуластая женщина, тоже из хонгов. — Да, именно вы, никогда не покидавший свой чистенький шаангсейский район?

— А мне это и не обязательно, — ядовито отпарировал жрец. — Мне достаточно беженцев с севера, которые ежедневно появляются в городе в поисках убежища и утешения в нашем Доме.

— Меня тошнит от вашего благочестия, Манту, — заявил риккагин. — Что стало бы с Домом Кантона, не будь войны? Кто бы заполнял ваш собор, не будь великих страданий?

— Обычай...

— Не говорите о ваших обычаях, — раздался резкий голос, и все повернули головы.

Говоривший был поджарым и мускулистым, с угловатым лицом, на котором выделялись узкие черные, как ночь, глаза. Волосы у него были темные, вьющиеся, а длинные висячие усы придавали ему немного зловещий вид. Он единственный из находившихся за столом был в простой одежде и дорожном плаще.

— Ваши люди пришли на эту землю еще до риккагинов — пришли проповедовать веру Кантона, но вы забрали у моего народа не меньше, чем воины риккагинов. Дом Кантона. Да у меня язык пухнет от злости, когда я вынужден произносить это гнуснейшее из названий. Ваша религия чужда Шаангсею.

— По, — мягко обратился к нему Ллоуэн, — ваш народ — торговцы и кочевники с запада.

Узкие глаза сверкнули, как черные молнии.

— Вы обманываете себя, если думаете, что есть разница. Разве у меня не такие же глаза, как у Чена? Разве моя кожа иного цвета, чем кожа Ли Су? Они — богатые шаангсейские хонги, какими были и их отцы, и отцы их отцов. И вы хотите заставить меня поверить в то, что они пришли с юга, что корни их далеки от корней моего народа? Так?

Он ударил кулаком по столу, и звук этот разнесся по зеленой с золотом комнате грохотом молота, обрушившегося на наковальню.

— Нет, говорю я вам! Наша страна неизмеримо богата, но моим соплеменникам достается лишь по полчашки риса. А если кому повезет, так он отыщет еще в мусорном куче пару рыбьих голов недельной давности. И в то же время они работают не покладая рук, чтобы переработать мак для господ Шаангсея.

— Традиции Дома Кантона безупречны, — несколько назидательно заметил Манту. — Он многие годы отстаивал...

— И жирел вместе с риккагинами и хонгами на нашем труде, — оборвал его По.

— Вы, очевидно, не понимаете учения Кантона и, подобно многим, идете не той дорогой, — заметил Манту. — Люди хотят постоянства и определенности. — Он воздел руки. — Вот почему они приобретают множество вещей, как будто, накапливая имущество, они обретают веру в то, что они никогда не умрут. — Руки сложились в причудливом жесте, выражающем сожаление без снисхождения. — Но жизнь преходяща, и человек в своем стремлении к постоянству неизменно терпит поражение, отчего и страдает. А в страдании своем он заставляет страдать окружающих.

— Всякие умствования хороши для тех, у кого куча времени, — раздраженно заявил Чен, — но меня, риккагин, больше волнует то, что я слышал об изменении характера боевых действий.