black__tiger - Зеркало иллюзий Страница 40

Снейп решил, что вопрос относился к нему, но кивнул почему‑то олень. Будто понял. Впрочем – почему бы и нет? Озадачивало другое:

— Почему он тебя не боится?

— А чего ему бояться? Он тут – у себя дома. В отличие от нас.

— А от тебя волком не пахнет? В смысле: он его разве не чует?

— Значит, не чует. Да подумаешь – волк! Против волка у него рога. И копыта.

— Я думал, они осенью рога теряют, – пробормотал Северус, отлепившись, наконец, от ствола и подходя ближе.

— Позже, – отозвался Люпин. – И в лоб копытом – все равно остается.

— А можно его погладить?

Олень скосил на слизеринца удивленные, совершенно коровьи глаза. И отступил на шаг.

Люпин хмыкнул:

— Почему бы и нет?

Зверь обратил укоризненный взор на Ремуса. Но Снейп уже провел ладонью по шее животного. Олень переступил с ноги на ногу и слегка наклонил рогатую голову. Превратно истолковав его движение, Северус спросил:

— А рога можно потрогать?

Олень возмущенно всхрапнул и попятился.

— Какой красавец! Но ты же не волшебная тварь, верно? Вот было бы здорово, если бы ты нас до школы довез!..

Олень даже присел на задние ноги… Отпрыгнул и ломанулся обратно в лес.

Ремус давился смехом.

— Ну, Снейп, ну – в самом деле… Ты что – эскимос? На оленях ему…

— На собаках тоже можно, – буркнул обиженный Северус.

Ремус фыркнул, уже не сдерживаясь. Интересно, отчего это ему так весело?

— Надо же… – вслух размышлял Снейп. – Я и не думал, что они понимают человеческую речь.

— У кентавров научились, наверное, – предположил Люпин.

— Разве кентавры оленей не едят? Они что – вегетарианцы?

— А Мерлин знает! – Люпин вернулся на лежку, подчеркнуто не замечая Снейпа, который в замешательстве топтался рядом и, в конце концов, тоже присел – как можно дальше от Люпина (на расстояние почти двух ладоней), но все же так, чтобы лицом не к чаще, а на просеку.

— Кеттлберн не говорил, что здесь водятся олени, – заявил он обвиняющим тоном.

— А Кеттлберн глубже опушки в лес и не захаживал. Насчет здешней живности – это не к Кеттлберну, а к Хагриду.

— Он же полувеликан!

— Зато лес лучше его никто не знает, можешь мне поверить. …Спокойной ночи!

— Нет! – Это же все равно что остаться тут одному.

— Как хочешь. Но это нерационально.

— Какие ты слова знаешь!..

— Снейп. Если ты не хочешь спать, давай тогда поиграем.

— Как?

— “Спроси меня о том, кого я знаю”.

— Например?

— Например, Мальсибер. Его наказали за Мэри или нет?

— Или нет. Дамблдор. Почему он взял в школу оборотня?

— Он сказал, что я должен учиться. Слагхорн. Почему он не приглашает Поттера на свои вечеринки? Джей ведь отличник.

— Твой Джей – бес–полезный, бес–перспективный, бес..

— Он не мой!

— А чей?

— Ты играешь или просто так?

— Играю. – Коварно. – Поттер. Чей он?

— Поттеровский.

Тьфу! Извернулся!

Волк внутри Люпина относился к опасностям, затаившимся в ночном лесу, как‑то уж чересчур снисходительно. А Снейп дергался на каждый свист в кронах, каждый треск или шорох… Он же и заметил новую темную тень, скользнувшую через просеку.

— Ой, волк!

— Где?!!

Где–где… Прямо над гриффиндорцем, вот где! Волк – не волк, а кто‑то вроде небольшого медведя в прыжке достал не успевшего оглянуться оборотня, прижал к земле, рвал… ой, нет – лизал тому лицо, смешно поскуливая. А Люпин не только не пытался оттолкнуть зверя, вывернуться из‑под него – он обеими руками вцепился в густую шерсть на мощном загривке и повторял что‑то очень похожее на “Тьфу на тебя, Снейп!” и “Вот идиоты, оба!”, и “Ну наконец‑то!”

Северус и сам не заметил, как отполз в сторону – должно быть, его отнесло. Вот этим… медведееобразным стихийным бедствием.

— Все, – Люпин увернулся от шершавого языка. – Все! – Заглянул зверю в глаза, улыбнулся, отпихнул от себя: – Сидеть, мальчик! – И, обернувшись к Снейпу, объяснил и без того уже очевидное:

— Волк – это я. А это – песик, – И напомнил:

— Ты, кажется, мечтал о ездовых собаках?

Пес и не подумал садиться. Но повернул голову. Его внимательный взгляд совершенно определенно переспрашивал: “О ЧЕМ?”

Какие там ездовые! То есть, может, они в природе и есть, но на этого точно где сядешь – там и слезешь.

Люпин с невинным видом предложил:

— Его тоже можно погладить.

Пес сморщился, обнажив зубы. Возможно, то была своеобразная собачья улыбка – о выражении черной морды в черной ночи можно было только гадать – но клыки в темноте белели ясно и недвусмысленно.

— Это он, что ли, кентавров спугнул? – недоверчиво спросил Снейп, некстати припомнив за плечами полулюдей длинные луки и смутно догадываясь, что слово “отвлек” было бы точнее. Кажется, этой псине он обязан всерьез.

— Ага, он самый. Он нас выведет.

— Выведет? – засомневался Северус. – А, по–моему, у него на морде написано, что не столько выведет, сколько заведет!

— Ты на морду‑то не смотри, он только с виду страшный, а на самом деле – хороший, — легкомысленно заявил Люпин.

Интересно, зачем он тогда придерживал “хорошего” за холку?

Северус с опаской уточнил:

— Ты его знаешь, что ли? Он местный?

— Местный, местный.

Пес стоял точно зачарованный, уставясь на слизеринца испытующим взглядом.

— Чего это он смотрит?

— Решает, нравишься ты ему или нет? Если понравишься – завиляет хвостом.

— А если не понравлюсь? Покусает?

Как это похоже на Снейпа! Обязательно проговорить вслух худший вариант! А потом удивляться, что накликал…

— А ты‑то сам разве кусаешь всех, кто тебе не нравится?

Ремус сперва ляпнул, а потом сообразил, что слизеринцы именно так и делают…

Псина опять оскалилась.

— Свои, – поспешно предупредил Люпин.

Внезапно пес ухмыльнулся – иначе это было не назвать – и сунулся к Снейпу: знакомиться. Снейп отшатнулся.

— Уйди, блохастый!

— Он чистый, – обиделся за собаку Люпин. – И умный: понял, что ты свой. Но все‑таки пусть он тебя обнюхает.

Снейп предпочел бы, чтобы его обнюхивал кто‑нибудь не с такими острыми зубами, не с таким мокрым носом и не с таким длинным языком, который в два приема стер с его лица маску холодной отстраненности, вырвав у обоих одинаково удивленное:

— Ты чего?!

Выражение Снейповой физиономии без маски больше всего походило на замешательство.

Люпин торопливо обхватил пса за шею и потянул на себя, приговаривая: “Лежать, лохматый половичок!”

Пес удовлетворенно рухнул между старым и новым приятелями. Задрал голову и лизнул Люпина в нос.

В глубине души Снейпу не слишком‑то понравилась Люпиновская попытка пресечь изъявления собачьей доброжелательности… Нет, намерение было похвальным. Вот только жест получился… чересчур собственническим. А судя по словам Люпина, гриффиндорец имел на животное не больше прав, чем любой другой студент или профессор. В слизеринце взыграл бес противоречия.