Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка Страница 40

   Молчание. Пляшут огоньки над свечами… нагара нет. Отменный воск! Просительный взгляд принца Пеады. Не желает вызвать отцовский гнев? Ладно.

   Окта прокашлялся.

   — Ну? — спросил король.

   — Объясни, — попросил граф, хотя сам все понял. Ну, почти. — Каждый выбор несет изъян, это ясно. Но где ты, мой король, нашел оскорбление?

   Плечи воителя, потрясающего всю Британию уже который десяток лет, поникли.

   — И до тебя не дошло?

   — Не совсем.

   Вот это — правда.

   В ответ — вздох. Король отвернулся — к глухой стене.

   — Не совсем. Просто все! Свинье задают корм, потом режут… Иначе никак. Нам предложили корм. За год мы бы с Уэссексом не управились, а ведь есть еще Нортумбрия… Через несколько лет у меня был бы народ, отвыкший от любого труда, кроме ратного, неспособный прокормить сам себя — и отдающий добычу за прокорм. Скот на заклание! Обязательное заклание. Думаю, Немайн не захочется иметь в соседях то, во что мы превратимся, приняв первый выбор.

   Пенда вернулся к столу, отхлебнул чуть горчащего варева. Продолжил.

   — Второй выбор… Тут получше. Мы не разучимся себя кормить и получим острые зубы — которые, знаешь ли, быстро портятся. Оружие снашивается, а нам придется за него платить. Добычей! Вот и выходит доля пса — загнал зверя, растерзал, рискуя шкурой — и в награду получил от хозяйки такой кусок, чтобы хватало сил на быстрый бег и добрую схватку. Остальное — ей! И на нее зубы не выскалишь: без них и останешься. Не выбьет, просто новые не даст. Зато подкинет стали соседям и мятежникам… Плохая доля, но это, пусть и собачья, все–таки жизнь. Третий случай почти такой же, только мы делаем оружие и другие вещи сами. Сами, но на машинах, поставленных сидой — до тех пор, пока они не сломаются. Мы будем продавать хороший товар во многие страны, а вырученное золото и серебро отдавать в Кер–Сиди — ради того, чтобы работать дальше. Обычная доля батрака. Я не желаю Мерсии такой судьбы. А потому — давайте думать. Сиды мудры… может быть, именно поэтому они всегда оставляют лазейку!

3

   Ночь для хранительницы драгоценна: можно побыть одной. Все спят! Сегодня — даже Луковка. Ничего, утром первая на ноги вскочит! В походе сложился обычай: сиду будит Нион Вахан. Теперь и другие живые будильники под рукой, но бывшая аннонская пророчица считает, что трясти Немайн за плечо — важная привилегия. Сейчас озерная ведьма свернулась калачиком, под рукой свиток с латинской грамматикой. Не измяла бы… Книгопечатания пока нет. Нужно, но руки никак не доходят. Немайн и теперь занята: осталось последнее на длинные сутки дело, приятное.

   Лифт? Глупости. Жаль, винтовая лестница слишком круто завернута, больше одной ступеньки не перепрыгнуть. Спускаться придется низехонько, куда как ниже вершины холма. Какой уважающий себя донжон обойдется без подземелий? В Кер–Сиди — роскошные! Из–за них холм Немайн и достался: больше никто не решался принять под свою руку заколдованные места. Шутка выветривания: при некоторых ветрах вход в пещеру… нет, не просто громко кричал. Большая часть диапазона криков пришлась на инфразвук с пресловутой «частотой страха». Чтобы заткнуть пугалку, пришлось построить мангонель, который накидал в зев пещеры достаточно земли, чтобы частота сменилась на более безобидную.

   Вторую жизнь, короткую, пещера провела в качестве каменоломни. Теперь вместо природного лабиринта вниз уходят такие же стройные этажи, как и вверх. Немайн улыбнулась, вспомнив, как ответила на вопрос, вырвавшийся у восхищенного аварского посла. «Как построить такую башню? Нетрудно сказать! Найти пещерку подходящего размера. И вывернуть!» Ух, какие у степняков были глазищи… А ни словечка не соврала. Камень для донжона взят из недр того самого холма, на вершине которого и воздвиглась Жилая башня.

   Мелькают мимо хранилища с запасами на случай осады. Под землей хорошо: прохладно и сухо. Дождевую воду отсекает слой глины… Но вот, наконец — место. Хороший пустой зал, неплохая акустика. Здесь можно петь!

   Пения Немайн боятся ничуть не меньше, чем некогда — криков холма. Так случилось, в Рождественском сражении она запела, и старинная легенда приросла намертво. Настолько, что случайный слушатель может умереть на месте просто потому, что так положено: по легендам, богиня священных мест и текущих вод, ворона войны, Немайн убивала песней до шестисот воинов зараз. Случаи были… Уверять, что она другая Немайн — без толку. Чтобы петь, приходится прятаться под землю. Словно для испытания ядерного оружия!

   Первый заряд!

   Дыхательные упражнения. О них Немайн никогда не забывает. Им отведено все время, когда она стоит или лежит — и при этом не спит и не разговаривает. Думать или писать упражнения не мешают. Повторить их стоит. Хорошо! Теперь — дальше…

   Второй заряд!

   Распевка. Снова и снова усиливать среднюю часть голоса. В голове — вокализы. Упражнения недостаточно спеть, нужно понять, как их спеть, чтобы была польза. Чтобы голос рос.

   Он и теперь силен, настолько, что хочется прижать уши: бьется о камень, рассыпается в тысячи кусочков — и это тоже хорошо, каждый кусочек нужно заметить, понять, использовать. Осколки превратятся в оттенки, оттенки — в цвета. Время исчезает, только на краю сознания идет счет: перегружать связки не стоит, какую бы радость ни дарил воздух, на выдохе превращающийся в чувство.

   Третий заряд!

   Теперь пошли вокализы — доросла до них! Специальных упражнений Немайн помнит мало, они ей только снятся. Наяву приходится подбирать кусочки арий. Обязательно — слова. Звук без мысли, звук без чувства — то же самое, что архитектура без расчета.

   Романсы — сегодня печальные. Такое сегодня настроение: рыцари ушли в поход, в чужом далеке саксы умучивают Мэй. Могла бы сглазить голосом — не пожалела бы глотки, дотянулась бы… А пока приходится ждать — до поры, и петь, словно оружие чистить. «По смоленской дороге леса, леса, леса…» Тоска отпускает сердце, выплескивается наружу. Днем не уходила, даже смех ее не взял. Поверху хохочешь, снизу — ядовитый лед. Теперь, когда грусть уходит, появляется вторая часть сосущего чувства: страх.

   Когда он появился?