Антон Грановский - Плащаница колдуна Страница 41

– Выпей еще. На всякий случай.

Глеб вздохнул:

– Больше нет. Настой дорог. Очень дорог.

Смазав раны, Диона закрыла туесок и убрала его в сумку. Глеб вытянулся на лежанке и расслабил мышцы.

– Хорошо… – выдохнул он. – Скоро буду как новенький.

Диона легла рядом, бережно погладила его ладонью по волосам и нежно проговорила:

– У волка лесного боли, у медведя – боли, у всякой твари лесной – боли, а у Глеба – не боли.

Глеб покосился на нее с удивлением.

– Ты прямо как моя мать, – сказал он. – Когда я в детстве набивал себе шишки и ссадины, она говорила те же самые слова. Даже странно.

Диона улыбнулась:

– Ничего странного. У всех женщин присказки одни и те же. Главное тут не слова. Главное…

Диона замолчала.

– Что? – тихо спросил Глеб. – Что главное?

– Ничего. Давай полежим и помолчим.

Глеб прикрыл глаза. Легкий ветер приятно холодил усталое тело. Смазанные мазью раны быстро затягивались.

«Скорей бы», – подумал Глеб.

Почувствовав теплую ладонь Дионы у себя на груди, он вдруг застыдился своей наготы. Открыл глаза и тихо сказал:

– Диона, мне нужно одеться. Принеси мою одежду.

– Да. Сейчас.

Диона бесшумно поднялась с лежанки и пошла за одеждой Глеба, сложенной под деревом. Глеб невольно залюбовался ее тоненькой, гибкой фигурой.

Он вспомнил, как занимались они любовью, и почувствовал, что возбуждается. В данных обстоятельствах это было столь же смешно, сколь и грустно.

Когда Диона подошла к лежанке, Глебу пришлось прикрыться руками. Она поняла и беззлобно усмехнулась. Потом положила одежду рядом с Глебом и негромко проговорила:

– Ничего. Я отвернусь.

Глеб, поскрипывая зубами от боли, неторопливо оделся.

– Наши-то все спят. Крепко их Гиблое место сморило.

– Это не Гиблое место. Это я.

Глеб удивленно посмотрел на Диону.

– Не понял.

– Я наслала на них сонные чары.

– Зачем?

– Чтобы они не мешали и не задавали вопросов.

Глеб замер и уставился на Диону.

– Значит, ты умеешь колдовать?

Девушка смущенно улыбнулась.

– Немного. Как и все в моем племени.

Взгляд Глеба похолодел.

– Я совсем забыл, что ты нелюдь, – глухо и как бы для себя проговорил Глеб. – Больше никогда не насылай чары на моих людей. Поняла?

Веки Дионы дрогнули.

– Глеб, не надо со мной так.

– Я сказал. Повторять не стану. А теперь иди на свою лежанку.

Диона несколько секунд смотрела Глебу в глаза, затем отвернулась и, понурив голову, направилась к своей лежанке.

Проводив ее взглядом, Глеб посмотрел на свой сжатый кулак. Затем медленно разогнул пальцы. Он совсем забыл про перелиц. От горошины осталось меньше половины. Глеб вспомнил адскую боль, которая сопровождала превращение в волколака, и поморщился. Дай бог, чтобы эта штуковина больше не пригодилась.

Деряба зачерпнул из ручья пригоршню воды и плеснул себе на рожу. Кровь с тела он уже смыл, а раны зализал, еще будучи оборотнем. Как ни странно – это здорово помогло. Раны затягивались в десять раз быстрее, чем когда он был человеком.

Рядом, низко пригнув голову к ручью, пил Коломец.

Еще семеро уцелевших разбойников валялись на траве, раскинув руки и глядя на ущербную луну. Голые, мокрые от воды и пота, они дышали тяжело и хрипло. Схватка с волколаком сильно их вымотала.

– Слышь, Коломец, – тихо окликнул своего сподручного Деряба.

– Чего? – так же тихо отозвался тот, отирая рукою мокрую бороду.

– Зачем этот гад на нас напал?

– Ты про волколака?

– Ну. Знал ведь, что от добычи нас не отгонит.

– Думаю, знал, – согласился Коломец.

– Тогда чего хотел?

– Может, подраться захотелось? – предположил Коломец.

Деряба ухмыльнулся и покачал рыжей головой.

– Да нет. Тут дело иное. Ты заметил, какой запах от него исходил?

– Нет. А какой?

– Не запах волколака, это точно. Я волколачьи следы видел. И шерсть волколачью на ветках нюхал. Наш волколак пахнет не так, как другие.

– И что? – недоуменно спросил Коломец.

Деряба прищурил глаза и злобно процедил:

– А то, что это был не волколак. Помнишь, как он нас к яме привел?

– Ну.

– Вот те и «ну». А яму-то кто вырыл?

– Кто?

– Какой-нибудь ходок!

– Верно, – признал Коломец и задумчиво поскреб пятерней в затылке. – Это что ж значит? Что волколак, которого мы подрали… – Он уставился на Дерябу изумленными глазами и выдохнул: —…Ходок?

– Молодец, допер, – мрачно сказал Деряба.

– Да как же он в волколака-то? – недоумевал Коломец. – Ведь нельзя же!

Деряба фыркнул.

– Нельзя-нельзя. А вышло, что льзя. Мало ли по Гиблой чащобе амулетов разбросано. Иной амулет человека хоть в духа болотного превратит. И рога у него на башке козлячьи отрастит.

Коломец помолчал. Потом проговорил угрюмо:

– Чудно́е дело.

– Забыл, где мы? – угрюмо проговорил Деряба. – Сдается мне, Коломец, что то был не просто ходок, а самый первейший из них.

– Первоход?

Деряба кивнул. Коломец растерянно нахмурился.

– И зачем это он на нас?

– Задержать хотел. – Деряба поднял голову и понюхал воздух. – Недалеко они. Совсем недалеко. Кабы на ратников не отвлеклись, уже бы их настигли.

– Так что ж теперь делать-то?

Деряба ощерил желтые клыкатые зубы.

– Первоход думал, что надолго нас задержит. А мы отдыхать не станем. По следу его пойдем. Еще затемно их возьмем, со сна, – тогда, глядишь, и одолеем.

Деряба повернул голову к разбойникам:

– Эй, зубастые! Раны зализали?

– Зализали, – отозвался за всех один, самый потрепанный.

– Тогда обращайтесь обратно. – Деряба облизнул губы и с невыразимой злобой добавил: – Пора на охоту.

Темный ходок растолкал Бельмеца рано, еще до зари. Пнул ногой по ребрам и проскрежетал:

– Полно спать. Вставай.

Бельмец схватился за ушибленный бок, зашипел:

– А драться-то чего? Мог бы просто на ухо крикнуть.

– В другой раз так и сделаю, – пообещал Темный ходок.

Бельмец сел на лежанке, зевнул, протер кулаками слипшиеся от гноя веки.

– Глаз болит, – сообщил он ходоку. – Ветром и пылью вчера надуло.

Ходок на это ничего не ответил.

Бельмец снова зевнул и глянул на своего спутника. На маске Пугача следов крови уже не было. Видать, замыл в ручье. Перчатки на его лапах тоже были чистыми.

Пугач стоял на пригорке, широко расставив ноги, и вглядывался в глубину черного, предрассветного леса, будто мог там что-то увидеть. Стоял он неподвижно и крепко, как дерево или вкопанная в землю верея.

– Слышь, ходок, – окликнул его Бельмец. – А ты хоть живой? Это я к тому, что вид у тебя не человеческий. И пахнешь ты как-то странно. Ты только не обижайся. Видал я, как ты с волхвом аравийским расправился. И как птицы тебя клевали, да не заклевали. Человеку против такого никак не устоять.