Анатолий Дроздов - Самец взъерошенный Страница 41

— Неплохо! Пятьдесят процентов.

— Я несу расходы по содержанию лупанария! Мужчин надо кормить, одевать, платить прислуге. Почти ничего не остается!

«Хач» делано вздохнул. «Врет!» – понял я.

— А вот у луп остается все, что получат.

— И много выходит?

— Как у кого, – пожал плечами гость. – Меньше четырех за посещение у меня не берут, некоторым лупам дают по пять. Ты можешь просить шесть золотых! – Он осклабился. – Вот и посчитай! Тебе останется четыре. Пятнадцать посещений в месяц – шестьдесят. Большие деньги! Через пять лет будешь богатый человек. Купишь дом, заведешь слуг, выберешь девочку… Хоть десять! Живи и радуйся! А?

Он снова оскалился.

— А чаще пятнадцати раз?

— Нет! – огорчился Арбен. – За этим строго следят. Жрицы дежурят. Считается, что если часто, то семя плохое. Уж, я им объяснял – ни в какую!

В его глазах отразилось сожаление. На этот раз – искреннее.

— Как ты попал сюда? – спросил я. – Откуда?

— Из Косово.

— Серб? – удивился я.

— Шиптар! – обиделся «хач».

— Я встречал здесь серба из Косово. Он рассказывал, как его продали.

— Так и я здесь из-за этого, – сморщился шиптар. – Охранял барак, откуда их на органы брали. Как объявили независимость Косова, в полиции служил. А тут сучка Дель Понте стала нас искать. Вот меня и сунули в Пакс, чтоб не болтал. Могли и убить… – Арбен вздохнул. – Я поначалу очень переживал. Потом присмотрелся и понял: здесь можно жить! Свел знакомство с верховной жрицей. Деньги к тому времени были, поделился, – «Хач» ухмыльнулся. – Теперь вот уважаемый человек! Сенаторы здороваются. А кем в Косово был? Обычным полицейским. Здесь хорошо. Кругом одни бабы, которые в нашем деле ничего не понимают. Перед мужиками стелются. Ты, главное, меня слушай! Я твой контракт за две тысячи выкуплю, поэтому первое время будешь спать, с кем скажу. Большие женщины придут! Хорошие знакомства заведешь. И мне хорошо, и тебе полезно. А?

— Скажи! – поинтересовался я. – Эти сербы… Тебе их не жаль?

— С чего? – удивился «хач». – Они же собаки. И вера у них собачья!

— Подойти! – попросил я ласково.

«Хач» охотно приблизился. Я, не вставая, без размаха ударил его в пухлый живот. «Хач» охнул и согнулся. Я встал, схватил его за волосы и сунул лицом в поднятое колено. Ощутил, как от удара у «хача» хрустнули кости носа. Лицо его залила кровь, он упал на пол и скорчился.

— За что? – просипел с натугой.

— За все! – пояснил я. – За лупанарий, лучший в Роме, больших женщин, сербов и их веру собачью… Считай меня Гаагским трибуналом. Прокурором и судьей в одном лице.

Я с размаху пнул «хача» в бок. Тот жалобно охнул. Я добавил. Затем, освирепев, стал пинать лежащего на полу шиптара, не разбирая куда. Я не помнил, как в комнату вбежали стражи и оттащили меня. Очнулся стука собственных зубов. Они выбивали дробь на стенке поднесенного мне кубка. Я сделал глоток и осмотрелся. Меня окружали стражницы. «Хача» на полу не было – увели или унесли. Только несколько пятен крови сохли на светлом мраморе.

— Все нормально, девочки! – сказал я, отдавая кубок. – Мы тут немножко повздорили с приятелем – только и всего. Вы можете идти.

Стражницы потоптались и вышли. Одна скоро явилась с тряпкой и затерла следы крови. Тряпка оказалась сухой, поэтому слабо различимые пятна остались. Стражница ушла, я сел и мрачно уставился на испачканный пол. Я не понимал, с чего меня прорвало. Этот Арбен, конечно же, мразь, но это дело Бранко – вышибать из него дух. Серб это сделает, он ничего не забыл. Может поэтому Леонтина не выпускает его из Тары? Я тоже не святой. Пробыл в Паксе менее месяца, и уже зарезал с десяток женщин. Причем, хладнокровно, не испытывая угрызений совести. Понятно, что у сарм с «рома» война, но я к ней каким боком? «Рома» тоже не ангелы. Заманивают в свой мир мужчин, заставляют заниматься всякой фигней, избивают, продают как рабов, лупанарии вон пооткрывали. Ясен пень, мужики относятся к бабам соответственно. Рвут с них деньгу и плюют сверху. Какой-то сюрреалистический, уродливый мир. «Повезло» мне угодить сюда. За большими деньгами погнался…

Додумать я не успел. В комнату ворвалась Эмилия.

— Зачем его искалечил? – закричала с порога. – А если умрет?

— Невелика потеря, – сказал я.

— Тебя приговорят к смерти.

— Мужчин в Роме не казнят.

— Хм!.. – задумалась Эмилия. – А ведь правда. За что бил?

— За гнусное предложение.

— Он мужеложец? – удивилась трибун. – Тогда бояться нечего. Если выживет, то в суд не подаст – побоится. Самого в рабы продадут.

«Вот и отмазка нашлась!» – подумал я.

— Зачем его вообще пустили? – спросил сердито.

— Он гражданин Ромы, – пожала плечами трибун. – Деньги внес. Имеет право.

— Хватит на сегодня! – взмолился я. – Голова заболела. Попроси женщин уйти.

— Сами разбежались! – хмыкнула Эмилия. – Как только этого вынесли. Неохота попасть под дурное настроение. Одна осталась. Упрямая. Примешь?

— Давай! – обреченно вздохнул я…

Упрямой оказалась молодая, худенькая треспарта лет двадцати пяти. В одной руке она тащила тяжелую сумку, второй прижимала к груди девочку лет двух. При этом пыхтела, как паровоз. Я вскочил и бросился помогать. К моему удивлению женщина отдала мне ребенка, а не сумку.

— Подержи! – попросила, после чего извлекла из сумки кувшин с вином, кубки, сыр и прочую закуску. Стол она сервировала умело, по–хозяйски, ничуть не смущаясь моим присутствием. Осторожно придерживая малышку, я сел. К моему удивлению, девочка не дичилась. Наоборот, воспользовалась случаем, схватила кусок сыра и принялась его обкусывать. Мать глянула на нее с улыбкой.

— Ее зовут Ия, – сказала, присаживаясь. – А меня Кира. У меня в Роме кирпичный завод. Большой – почти сотня нол. Во–от такие! – она развела руки, демонстрируя толщину тел работниц. – Работа тяжелая: месить глину, формовать кирпич и черепицу. Нолы выматываются, поэтому много пьют. На работу приходят похмельные, скандалят, меня не слушают, – Кира вздохнула. – Нужен управляющий.

— Я?

— Да! – подтвердила заводчица.

— Я никем не руководил, тем более, нолами.

— Справишься! – заверила Кира. – Я видала тебя на стадионе. Ты сильный и ловкий, умеешь говоришь. К тому же очень красив. Они будут смотреть тебе в рот. Накажешь – будут страдать, похвалишь – умрут от счастья. Я буду платить пять золотых в месяц. Это хорошие деньги!

«У шиптара «хорошими» были шестьдесят!» – мысленно усмехнулся я.

— Я слышала, как ты сказал, что не хочешь быть лупой, – продолжила Кира, – поэтому и пришла. Я не стану заставлять тебя спать со мной, мне этого не нужно. Я беременела от лупы, мне не понравилось. Мы составим подробный контракт. Ты получишь свободу. Сможешь жить, где хочешь, и с кем хочешь. Только работай! Угощайся! – Она придвинула кубок.