Диана Удовиченко - Имперский ястреб Страница 41

– Умганга, двана.

– Умганга, сволочь, – ответствовал я. – Развяжи нас сейчас же!

– Где мы? – раздался слабый голос очнувшегося Грика.

– О—о–о! Тваи двана! – обрадовался старик и вдруг издал неожиданно мощный для его тщедушного тельца вопль.

В хижину вошли два могучих воина и, схватив мечущегося Грика, поволокли его наружу. Следом появились еще двое и вытащили меня. Как барашков на заклание, нас несли мимо травяных хижин, а следом бежала голосящая толпа темнокожих людей. Насколько смог увидеть, болтаясь на плечах воинов, деревню окружал густой лес. Как такое может быть, ведь мы шли по той же нескончаемой пыльной равнине, в которой лишь изредка попадались чахлые деревья? И вообще, каким, спрашивается, образом я здесь оказался? Помню: привал, водопад, удар по голове… Дальше – темнота.

Нас притащили на утоптанную площадку, посреди которой возвышалась грубо вытесанная статуя какого—то идола. Перед ней лежал большой плоский камень, покрытый засохшими темно—бурыми каплями. Мне развязали ноги и надавили на плечо, вынудив встать на колени, лицом к истукану. Рядом тяжело опустился Грик. Парень был совсем плох: на виске коркой запеклась кровь, голова клонилась на грудь. Да уж, влипли мы с тобой, братишка! От нечего делать я начал рассматривать статую. Она явно изображала местного божка. Как говорится, скажи мне, кому ты молишься… Вытянутая морда, наподобие крысиной, хранящая до безобразия подлое выражение, узкие щелки глаз, в которых взблескивают красные камешки, из пасти свисает длинный язык. Хоть работа и грубая, но впечатление производит. Лапы идола были сложены на выпуклом животе, каждый палец заканчивался длинным когтем. Кого—то он мне напоминал, где—то я уже видел эту уродливую рожу. Только вот где?

– Смотри, – прошептал Грик.

Я поднял голову. Вокруг нас плотным кольцом стояли дикари – мужчины и женщины. Их лица были покрыты толстым слоем красной и белой глины, превратившись в неподвижные жуткие маски, на которых живыми оставались только темные глаза. Аборигены молча смотрели на нас, и в этом молчании прятался первобытный ужас, ожидание чего—то невозможного и нечеловечески страшного.

Раздался повелительный окрик, и круг коричневых тел дрогнул, пропуская уже знакомого мне старика. В отличие от остальных, он не был размалеван, что не делало его менее омерзительным. Следом за ним шли двое молодых мужчин. Один, по всей видимости, слуга или помощник, нес какие—то странные штуки, среди которых был длинный острый нож, другой держал в руках потертый барабан. Установив его в центре круга, дикарь начал стучать ладонью, отбивая четкий ритм:

– Дамп—па, дамп—па…

– Нгиама Унгде—е–е—лу, – протяжно затянул из толпы сильный женский голос.

– Нгиама Унгделу, – подхватили остальные.

– Мевани Унгде—е–е—е–лу…

– Мевани Унгделу!

Аборигены двинулись по кругу, приплясывая и хором повторяя за женщиной слова бесконечной песни. Старик, похоже, местный колдун, неподвижно стоял, вперив взгляд в истукана. Пляска постепенно убыстрялась, тела танцоров извивались, покрываясь блестками пота, выкрики певицы звучали все резче, барабан надрывался:

– Дамп, дамп, дамп!

Вдруг старик хрипло вскрикнул и выбросил вперед руку, указывая на статую. Красные камни в ее глазах вспыхнули, и из них в грудь колдуна ударили два тонких луча. Нелепо дернувшись, он упал, заметался по земле, содрогаясь в мучительных конвульсиях, и мостом выгибая спину. На сморщенных губах выступила пена, глаза закатились, обнажив желтоватые склеры. Дикари продолжали кружиться, барабан не смолкал. Не знаю, сколько прошло времени, но наконец судороги старика стихли. Вздрогнув в последний раз, он моргнул и пошевелился. К нему бросился слуга и помог встать на ноги. Танец замер, дикари остановились, наступила тишина, в которой раздавалось лишь их тяжелое дыхание. По знаку колдуна четверо воинов освободили Грика от пут, подтащили к камню у ног истукана и уложили лицом вверх. Парня била крупная дрожь, в широко раскрытых глазах бился ужас. Только теперь мне стало по—настоящему страшно. Я больно прикусил губу, стараясь не показать мучителям охватившей меня паники. Мужчины держали руки и ноги Грика, не давая ему двигаться. Старик взял из рук помощника чашу, в которой зеленело что—то густое, желеобразное, выдернул из своего венца перо и склонился над парнем. Грик закричал, и в его голосе звенела невыносимая, смертная тоска. Обмакнув перо в чашу, колдун провел им по губам своей жертвы. Крик резко оборвался. Перо мазнуло лоб, веки и шею солдата. Тело Грика тут же безвольно обмякло, и мне показалось, что дыхание больше не вздымает его грудь. В руке старика появился нож, я дернулся, изо всех сил напрягая мышцы, пытаясь разорвать стягивающие меня веревки. Тщетно. Я бессильно наблюдал, как острое лезвие приближается к груди Грика. Вопреки моим ожиданиям, колдун лишь несколько раз, слегка надавливая, провел ножом по коже, оставив на ней царапины, которые складывались в непонятный рисунок. Дикари сняли казавшееся мертвым тело с жертвенника и куда—то понесли. Толпа расступилась, и шагах в десяти от площадки, на которой происходило действо, я увидел свежевырытую яму. Опустив в нее Грика, мужчины забросали его землей и принялись утаптывать могилу. Я орал и изрыгал проклятия, мучаясь сознанием своей беспомощности. Старик лишь довольно усмехался, и в его расширенных зрачках то и дело вспыхивали красные огоньки. Вернувшиеся от могилы воины подхватили меня подмышки и поставили на ноги. Странно, но решив, что настал мой черед, я вдруг успокоился и даже попытался изобразить что—то вроде улыбки. Однако меня не торопились укладывать к ногам божка. Колдун кивнул своему помощнику и что—то произнес. Тот, к моему изумлению, вдруг заговорил по—галатски, правда, чудовищно коверкая слова.

– Гунган Хванга узнавала, белый сильный.

Ну конечно, гунган, вот он кто! Дикарь продолжил:

– Белый воин будет слуга для гунган Хванга.

Ага, сейчас прямо! После того, что вы сделали с моим товарищем? Но следующая фраза толмача все прояснила:

– Белый воин другой день встанет из земля и будет служить, гунган Хванга взял его душа.

Они сделали из Грика зомби! Зарайя ведь рассказывал о чем—то подобном. Но почему же медлят со мной?

– Белый гунган будет помогай гунган Хванга, Унгделу будет довольна, да!

Колдун, напряженно вслушивавшийся в этот монолог, что—то снова чирикнул, помощник перевел:

– Белый гунган оставайся в племени, наши воины приводи белый человек. Два гунган – хорошо! Делай много слуга, слуга прогоняй двана.

Ах, вот чего они хотят! Чтобы я тоже занялся богомерзким делом, лишая своих же товарищей душ и превращая их в разлагающиеся, покорные не—мертвые тела! А потом руки зомби уничтожат других солдат. Да, плохую службу сослужила мне вчерашняя демонстрация заклятия перед восхищенными аборигенами! Похоже, меня приняли за могущественного мага. Потому и руки так стянули, боятся, что заколдую.