Марина Добрынина - Империя под угрозой. Для служебного пользования Страница 41

И гордо удаляюсь.

Глава 4

Итак, Тишина сия находится километрах так в четырехстах южнее нашего славного городка Темска. По слухам, располагается она неподалеку от Буково, в чудном лесочке смешанного типа, подальше от отравленных цивилизацией, обыкновенных неправильно живущих людей.

Схожу с поезда, на рейсовом автобусе добираюсь до пункта сбора, по пути осматривая местные достопримечательности в виде авиационного завода, цирка и целого комплекса зданий, отведенного под СИ на улице Майской. Радует, знаете ли, что коллеги так неплохо устроились.

Сбор у нас в сквере возле пожарной части. Вижу стоящую под начинающим зеленеть тополем высокую тощую даму с зализанными черными волосами и постным лицом, одетую в непонятного назначения балахон с кисточками. Протягиваю ей полученный по великому блату пригласительный. Она глядит на меня так, что даже ежусь, но настраиваться на нее не решаюсь. Светиться раньше времени ни к чему. Я здесь не Мастер вовсе и уж тем более не инквизитор. Я просто секретарь в учреждении, Люпина Варвара Михайловна. Скромная тихая девушка, застенчивая и нелюдимая. Сижу в городском архиве целыми днями, веду нездоровый образ жизни. Хочу похудеть и соответственно оздоровиться. Физически и душевно.

Я присаживаюсь на скамеечку неподалеку. Ручки на коленках, морда бледная потому как без косметики. Серенький свитерок, темная юбка длиной до середины икр. Куртяшка с капюшоном. Ангел я, ангел.

Жаждущий излечения народ подтягивается, показывает пригласительные и расползается по соседним скамейкам. И мужчины подходят, и дамочки. Всякие есть. Но преимущественно из тех, кто что-то в этой жизни имеет. Возраст в основном средний и старше, но есть и совсем молоденькие экземпляры — пугливые, нервозные. Пялятся молча на подозрительно зеленый — как видно, засеянный канадой грин, газон, и глаза отводят.

Минут через сорок ожидания подходят две пыльные газельки с номерами соседнего округа, в которые мы и загружаемся, стараясь все же взглядами не встречаться. Едем долго и молча. Спать хочется дико, но борюсь, старательно запоминая дорожные указатели. Кто его знает, что ждет в ближайшем будущем. Явно гадость какая-то. Вскоре съезжаем с трассы на грунтовку, скорость заметно снижается, машину трясет. Еще минут через пятнадцать микроавтобус останавливается перед высокими железными воротами и въезжает во двор. Приехали, выгружаемся. Выпрыгиваю, оглядываюсь. Заасфальтированное пространство. Бетонный забор с колючей проволокой, веселенькие, разбегающиеся в разные стороны дорожки. Одноэтажный деревянный домик, возле которого валяется сломанный трехколесный велосипед. Крупная бело-коричневая среднеазиатская овчарка лежит, положив голову на передние лапы, и наблюдает за нами одним глазом. Притворяется, что спит.

Появившиеся из домика пожилой неряшливо одетый мужчина и женщина в грязном фартуке поверх не менее чумазого комбинезона быстро разделяют прибывших на две группы: мальчики налево, девочки направо, и разводят их в разные стороны. Хватаю сумки и, уходя, оборачиваюсь поглядеть на пса. Он встал и лениво потягивается, вытянув вперед большие белые лапы. Симпатичная собаченция.

Метрах в двухстах от сторожки находится двухэтажное панельное здание. Все какое-то неаппетитное. Наводит на мысли о женской колонии. Впрочем, я не права — мужчины там тоже содержатся, только вход отдельный, в другом крыле. На окнах — ажурные решетки, которые как-то особенно вдохновляют меня на подвиги. Вроде бы украшение, а привинчено к внешней стороне здания и явно больше предназначено для ограничения свободы, чем для услаждения глаз.

В помещениях витает слабый запах больницы. Не такой навязчивый, как в общественных медпунктах, но достаточно ощутимый. К нему примешиваются ароматы шалфея, и, по-моему, каких-то восточных благовоний. Стены украшены фотографиями счастливо избавившихся от проблем личностей. Устланные коврами коридоры позволяют переползать из кабинета в кабинет, не раздражая соседей диким топотом.

Добровольно, решаю я, им в руки не дамся.

Всегда у меня присутствовало нет, пожалуй, не страх, а какое-то мучительное недоверие к врачам. Всегда-то мне казалось, что эти зодчие человеческого тела повернут какой-нибудь не тот винтик в моем организме, на что он тут же отзовется неподконтрольным мне срывом. Но, благо какой-никакой Мастер всегда был под боком. Возможность сбегать в случае чего к кому-нибудь из однокурсников подлечиться спасала от необходимости походов по врачам. Помимо медосмотров я их, пожалуй, и не видела.

И вот сейчас, значит, загоняют меня в палату и говорят: "Сдавайте одежду и вещи!". "Щас! — отвечаю, — все брошу: мужа, друзей, любовников и начну вещи свои сдавать. У меня там книги, между прочем. И всякие документы". "Нет, — отвечают мне вежливо и твердо, — документы Вам здесь не нужны, а книги, если понадобится, мы вам свои выдадим. Полезные, а не то, что Вы читаете".

В общем, все отобрали (почти, но об этом после), выдали розовенький хэбэшный халат в очаровательных цветочках и в палате оставили. А, забыла сказать, дверь за собой тоже притворили, и заперли даже, кажется. Ну точно! Заперли. Грустно послонявшись по квадратной трехместной палате и не имея возможности занять чем-либо враз опустевшую голову, я заваливаюсь спать.

Самые ужасы начинаются утром. Я знала, что это будет кошмар, но чтобы до такой степени! Будят в шесть утра, позволяют умыть физиономию холодной водой и отправляют в столовую, вроде как на завтрак.

Вхожу. Вижу: длинные столы, как в фильмах про армию, застелены белой клеенкой. Вдоль столов сидят женщины в таких же дурацких разноцветных халатиках, как у меня, и грустно смотрят в тарелки. У некоторых дамочек лица уже такие одухотворенные, как у Инки после приезда, а у некоторых еще не очень — одна тоска во взоре.

Помещение само по себе вытянутое, потолки низкие, стены окрашены масляной краской нежно-зеленого оттенка. Стулья вдоль столов самые обыкновенные — металлические. Возле окна стоит довольно-таки крупный, но какой-то обгрызенный на вид декабрист.

Ну что же, мне нужно ведь будет разведку производить, для чего необходимо начать налаживать отношения. К дамам с тонкими лицами и болтающимися поясами я не пойду — они уже безнадежны, а вот те, кто потолще, как раз для осуществления моих коварных планов пригодятся. В общем, так я и решаю, а потому занимаю место на краю стола между двумя еще свежими на вид особами. Одной из них лет сорок, другой — около тридцати. Посмотрев, что лежит у них в тарелках, я понимаю, откуда эта беспросветная тоска. А тут и передо мной мадам с постным лицом ставит такую же пищу. По фаянсовой, чуть сколотой с одной стороны, тарелке размазана светло-коричневая жижа. Повозюкав по ней ложкой секунд так пятнадцать я начинаю громко вопрошать, где здесь еда. Дама, что помоложе, сердито на меня пшикает, та, что постарше, весело хмыкает и отворачивается. Я начинаю в недоумении оглядывать присутствующих за столом женщин и вижу, что они это ЕДЯТ. Ну что же, пока никто не умер, да и не думаю я, что здесь решили организовать массовое отравление, а потому дрожащей рукой подношу ложку с непонятной консистенцией ко рту. Беру это губами, пробую на вкус и делаю над собой грандиозное усилие воли, чтобы не выплюнуть все тут же обратно. Медленно кладу ложку обратно и размышляю некоторое время на тему, что бы мне такое сказать, чтобы это цензурно звучало. Остаются одни предлоги.