Генри Олди - Герой должен быть один Страница 41

– Какой там месяц, – вздохнул Ификл. – За пояс, говорит, держись… три шага сделали – и тут.

– Ну да! Пустышка, как это у тебя получилось? И с яблоком…

– Да вы хоть знаете, кто он такой, ваш приятель? – вмешался Хирон, напуская на себя притворную строгость.

– Знаем! – хором ответили близнецы. – Пустышка! Врун и…

– И предатель, – не удержался Ификл, но в голосе его уже не было прежней злости.

– Правильно. А еще он бог, – негромко, но так, что все разом присмирели и замолчали, бросил кентавр. – Бог Гермес, один из Семьи… э-э… из Олимпийцев. Между прочим, парни, ваш родственник. Как и я. Дальний, правда.

– У нас в роду Пустышек не было! – запальчиво выкрикнул Алкид, еще не успевший до конца осмыслить то, что сообщил Хирон.

– И лошадей тоже, – тихо добавил Ификл.

– А прадед ваш, герои, кто был?

– Персей! – гордо ответили братья в один голос.

– А отцом Персея кто был?

– Зевс-Громовержец, – тоном тише произнесли близнецы. – Кронид.

– Так ведь и я Кронид! И Зевс – мой сводный брат, а заодно отец вот этого… – Хирон указал на приосанившегося Гермия («Вот этого?!» – недоверчиво ахнул Ификл, Алкид же просто показал Пустышке язык). – Так что независимо от того, герои, кого вы считаете своим отцом…

– Наш папа – Амфитрион!

– Хорошо, Амфитрион, я же не спорю, – еле заметно усмехнулся кентавр. – Но в любом случае мы родственники. Хотите вы этого или нет.

Близнецы переглянулись.

– Ну ты – еще ладно, – милостиво разрешил Алкид Хирону считаться их родственником. – А вот этот…

– Нет у нас таких родственников, чтобы маленьких обижали! – базапелляционно закончил за брата Ификл. – Да и вообще – какой из него Гермес?! Грязнуля и прохиндей! И этот… как его? Ну, этот…

Гермий чуть не подпрыгнул, когда Ификл вспомнил наконец нужное слово – которое однажды подслушал у выпившего Автолика и потом повторил при маме, за что был нещадно порот Амфитрионом.

– Лукавый, покажи им, – еле сдержавшись, чтоб не рассмеяться, Хирон впервые назвал Гермия Лукавым.

И уставившиеся во все глаза на Пустышку близнецы увидели.

Они увидели, как сами собой исчезают грязные пятна с некогда нарядного хитона Гермия-Пустышки, как измятая ткань высыхает и разглаживается, быстро приобретая первозданный вид; а дырок теперь не нашел бы в ней и самый дотошный свидетель.

Они увидели, как неизменные, не знающие сносу Таларии[30] сами обуваются на Пустышкины ноги, трепеща призрачными крылышками, сливающимися в туманные полукружья; увидели, как их приятель-неприятель, смеясь, взлетает на локоть над полом и, вольно взмахнув руками, покидает пещеру. Снаружи Гермий проделал в воздухе несколько замысловатых фигур, и, когда он опустился, в руке Лукавого шипели две змеи, обвивающие невесть откуда взявшийся жезл-кадуцей – всем известный атрибут бога Гермеса, покровителя атлетов, путников, торговцев и воров.

Гермий рассеянно щелкнул змей по носу – и те исчезли вместе с жезлом.

– Достаточно? – осведомился Лукавый, подмигивая кентавру. – Или еще полетать?

– Ну вот, а мы еще жертвы тебе приносили, – непонятно почему обиделся Ификл.

– А он маленьких обижает! – добавил Алкид.

Тут ему в голову пришла какая-то мысль, и глаза мальчишки подозрительно заблестели.

– Вот вернемся домой – я твой жертвенник поломаю! – пообещал он опешившему Гермию. – Или лучше…

– Лучше навоза на него насыплем! – подхватил Ификл. – И подожжем… Пусть ест!

Много чего было бы обещано Гермию сейчас – но близнецов прервал неудержимый, наконец прорвавшийся наружу смех Хирона, чем-то похожий на лошадиное ржание. Кентавр хохотал от души, сотрясаясь всем своим могучим телом и схватившись руками за живот (человеческий, потому что до лошадиного руки не доставали).

Близнецы умолкли на полуслове, с недоумением глядя на хохочущего Хирона, Гермий не выдержал и тоже прыснул; не прошло и минуты, как к нему присоединились братья – и вскоре изумленные нимфы и сатиры Пелиона могли наблюдать всю четверку, буквально корчившуюся от смеха у входа в пещеру Хирона: мудрый кентавр, юноша-бог и двое смертных мальчишек – будущих героев Эллады.

14

– Ну что, мир? – осведомился Гермий, когда все устали смеяться и теперь без сил валялись на траве у входа в пещеру.

– Мир, – вяло махнул рукой Алкид.

– Мир, – согласился Ификл.

– Мир – это правильно, – поддержал Хирон. – И сейчас, когда все отсмеялись и помирились, – у меня есть к вам, герои, пара вопросов.

– Ну? – одновременно повернулись к кентавру близнецы, разом забыв про усталость.

– Не «ну», а «каких», хотели вы сказать, – как бы невзначай заметил Хирон, чем сильно смутил мальчишек. – Первый вопрос к тебе, Алкид. Извини, что приходится возвращаться к неприятному, но – надо. Ты уже почти взрослый, ты поймешь.

– Я понимаю, – солидно кивнул Алкид, хотя по его виду было ясно, что он ничего не понял. – Надо – значит, надо.

– Так вот, Алкид… ты помнишь хоть что-нибудь из того, что делаешь во время приступов?

Алкид честно попытался что-либо вспомнить, на лбу мальчика проступили упрямые складки, но в конце концов он отрицательно помотал головой.

– Не вспоминается, дядя Хирон. Помню, как с Пустыш… с Гермесом о Миртиле говорили, а потом раз – и мы уже здесь, я лежу, а Ификл с камнем против Гермеса стоит. Все.

– Ну а что ты чувствовал в это время? Не помнишь – ладно, но хоть что-то… может быть, перед тем, как потерять сознание…

Алкид вздрогнул и затравленно огляделся, словно боясь, что Пелион сейчас исчезнет и он опять останется один на один с безумием.

– Не знаю, – медленно протянул он. – Вроде я куда-то проваливаюсь, глубоко-глубоко, а вокруг темень, ничего не видно, и гудит все… кто-то меня держит, за руки хватает, сам весь скользкий и плесенью пахнет, а я вырываюсь, вырываюсь… и вырываюсь. Потом мне говорят, что я опять дрался или ломал что-то, а я ничегошеньки не помню. Слушай, Пустыш… Гермес («Да называй меня как хочешь!» – отмахнулся Гермий), раз ты бог – объясни, что это со мной? Или лучше – вылечи меня… пожалуйста. Что тебе стоит?

Столько сдержанной боли прозвучало в этой просьбе, что Лукавый не выдержал и отвернулся, еле слышно помянув Тартар такими словами, которые может произнести только бог и только сгоряча.

– Не трогайте его, – Ификл положил руку на колено брата и неприязненно посмотрел на кентавра. – Видите же, он не помнит ничего… лучше меня спрашивайте. Они – которые скользкие и плесенью пахнут – они тоже меня спрашивают. Только я им не отвечаю, кто я, а они тогда зовут Алкида и хотят, чтобы он был с ними. Чтоб тоже – скользкий… и чтоб помог им откуда-то выбраться. Тогда Алкид кричит и начинает на всех бросаться, а потом ничего не помнит.