Святослав Логинов - Черная кровь Страница 41

И он пришёл. Тоскливый крик ночной птицы донёсся со стороны Великой; и лишь опытное ухо вождя да лучших охотников могло угадать подмену. Родичи взяли стан чужинцев в кольцо.

Пока всё оставалось спокойно.

Таши лежал в цепи и отчаянно пытался утишить бешеные толчки в груди. Не пристало охотнику так дрожать. Не впервой он идёт в сражение. Не впервой. Согнутые тоже были не из трусов или слабаков. Дрались как следует. Победой над такими можно гордиться.

– Разжигай… разжигай… разжигай!.. – прошелестело от одного воина к другому. – Бойша велел – разжигай!

И тут же со стороны карликов кто-то всполошно заверещал. Режущий визг разнёсся окрест, и ему тотчас ответили в лагере. Углядели-таки тварюги лазутчиков, а может – расслышали стук кремней. Карлики во всём к ночному делу привычны, потому, должно, и сдружились с мерзкими птицами; днём диатримы коротышек берегут, в ночи карлики птичий покой охраняют.

Дальше таиться было нечего, и Бойша рявкнул в голос:

– Зажигай!

Таши вырвал наконец запутавшееся кресало. Ударил раз, другой, третий… – занялось на удивление быстро. Искры дождём сыпались в сухую траву – и она тотчас вспыхнула. Жаль, маловато веток, ну да уж сколько допёрли.

Цепь огней громадным серпом протянулась от русла до русла, сотни рук ожесточённо терзали кремень, торопясь дать жизни новым и новым костеркам – на погибель чужинцам и их птицам. Ветер дул в спины детям Лара, он дружно подхватил пламя, раздувая его, вознося огненные языки выше человеческого роста. Сухая, истомлённая жаждой и зноем степь вспыхнула моментально, разнотравье, никем не стоптанное за летние месяцы, убитое засухой, да так и оставшееся стоять, дало пламени обильную пищу. Можно было даже не подбрасывать хвороста. Ярко-рыжие бешеные кони во весь опор мчались вперёд; и Таши с торжеством слышал, как визжали карлики и ошалело клекотали диатримы. Огонь, ясное дело, несколько помогал чужинцам – птицы худо-бедно что-то различали, – но зато из пламенного кольца им будет не так просто вырваться.

Загорелись кусты по краям обсохших русел. Заполыхал тальник, занялись ракиты; яркая пляска огня казалась обмершему Таши пламенным дыханием предков, явившихся на помощь своим детям. Да что предки! Уж не огненные рога самого Лара вздымаются там, в самом сердце пожара? Не сам ли Великий Зубр пришёл на подмогу? Восторг сдавил сердце, казалось, что всё, вот она, победа – бескровная и полная, после которой самая память о проклятых коротышках забудется как дурной сон.

Однако не таковы оказались диатриты, чтобы покорно умирать в разожжённом людьми пожаре. Что-то подобное они уже встречали прежде и после первого вполне понятного замешательства сумели кое-как успокоить ополоумевших птиц и не только спастись самим, но и по врагу ударить. Часть диатритов рванули из огненного кольца прямо через пламя, благо что заметили огонь вовремя, пока пал разошёлся не слишком широко. Но куда больше потащили птиц вниз по склонам, к пересохшим руслам Великой и Истреца. Диатримы, одуревшие от внезапно полыхнувшего пламени, слушались плохо – вопили, клекотали, но почему-то не пытались вырваться из хозяйских ручонок и, даже полуослепшие, своих вожатых не трогали. Лишь раз Таши с торжеством увидел на фоне бушующего огня, как потерявшая всадника птица одним ударом клюва снесла голову карлику, который пытался загородить ей дорогу своей птицей, после чего обе диатримы развернулись и во весь опор кинулись к огненной стене – верно, пламя казалось им меньшим злом, нежели перемешанная с брёвнами топляка вязкая грязь на дне русла, в которую птицы проваливались чуть ли не по брюхо.

Диатрима мчалась прямо на Таши, в пляшущем свете чудилось, что она сейчас взлетит на немощных крыльях и единым движением перемахнет огненную полосу. Наученный горьким опытом, Таши знал, что останавливать эту тварь почти бесполезно. Оставалось надеяться, что без седока птица сражаться не станет. Опалится в огне и назад повернёт. В следующее мгновение Таши понял, что ошибался, и даже огонь не может так просто остановить разогнавшуюся хищницу.

Первая диатрима со всего разгона влетела в пламя. Взвихрились искры, стена огня на мгновение выросла чуть не выше хохлатой головы, а затем орущее чудовище пробило пламя и вырвалось в степь. Гладкие перья плотно прилегали к телу, не пушились – и огонь просто не успел охватить их. И уж тем более не боялись жара лапы, привыкшие к многочасовому бегу по камням раскалённых пустынь. Но всё-таки героический рывок не прошёл диатриме даром. Птица вдруг завертелась, подпрыгивая, словно танцующий журавль, метнулась в одну, потом в другую сторону, споткнулась обо что-то и рухнула. К ней тотчас ринулись несколько охотников – добивать.

Другие диатримы, не лишившиеся наездников, прорвались через пламя успешнее – карлики направляли их туда, где огонь был пониже. Но и их пламя не пощадило. Несколько диатрим в панике сбросили седоков и теперь заполошно метались из стороны в сторону, точно в этом надеялись найти спасение.

Прорвавшиеся сквозь пламя диатриты сшиблись с воинами Бойши.

Не на такой исход рассчитывал вождь, отдавая приказ подпалить степь; но и к подобному тоже был готов. Охотники торопливо утыкали толстенные загонные копья в землю, сводя их остриями в сторону налетающих диатрим; другие били из луков, надеясь поразить карликов-вожатых; третьи крутили ременные петли пращей, ожидая, что речные окатыши окажутся действенней стрел. Дюжие сыновья Свиола готовили ременные петли, надеясь если не в одиночку, то хотя бы втроём свалить заарканенную птицу.

Таши бесхитростно упёр свое копьё в землю. Рядом оказался Мугон, сильный охотник, лишь немногим уступавший мощью богатырю Туне. В руке Мугон крутил пудовый булыжник в ременной оплётке, с виду вроде как праща.

– Удержишь, парень? – крикнул Мугон в самое ухо Таши.

– Удержу.

Таши не отрываясь глядел на диатриму, которая мчалась прямо на них. Пламя отражалось в круглых выкаченных глазах карлика, играло в жёлтых буркалах птицы; диатрима хрипло и торжествующе горланила, увидав наконец противника. Видела она, конечно, плоховато – но видела сама и, своенравная, неслась, не замечая оружия, которое в другой момент заставило бы её приостановиться и нападать аккуратнее. Не обращая внимания на вопли седока, слишком поздно понявшего, куда его занесло, она наскочила на прижавшихся друг к другу двуногих. Тысячевековый опыт подсказывал ей, что мелкие, сопротивляясь, всегда прыгают навстречу удару, стараясь вцепиться в горло, вознесённое на недоступную высоту и закрытое пластами жёстких перьев. И, как велел беспрекословный опыт, она изогнула шею, готовясь в воздухе встретить противника, который немедленно станет едой.