Марина Дяченко - Преемник Страница 42

Блеснула на солнце золотая цепочка; Амулет Прорицателя, выстраданная Луаром вещь, пустился прыгать по гладкой зеленоватой поверхности.

…Вода обожгла – так, будто он бросился в костер. Глинистое дно выпало из-под ног, и на секунду он увидел водную гладь изнутри – колышущаяся светлая пленка с шариками пузырей. И впереди – маленькая золотая комета, пластинка, опускающаяся на дно, влачащая за собой тонкий хвост цепочки.

Его руки впились в мутную ледяную воду. Он видел только свои руки цвета мертвечины, зеленую воду и белый песок на дне; на миг испугался, что потерял – но медальон звал его, тонкая пластинка стояла ребром, до половины утонув в иле.

И тогда его вытянутые пальцы коснулись Амулета Прорицателя.

Глава четвертая

Ясным и солнечным, по-весеннему теплым днем Флобастер объявил, что завтра – завтра! – мы покидаем город и трогаемся в путь.

Фантин обрадовался, как ребенок. Бариан все знал заранее, Муха довольно шмыгнул носом, а Гезина загадочно улыбнулась. Одна только я стояла с деревянным лицом, будто сельская невеста, которой уже на свадьбе показали наконец жениха.

Вечером все вместе отправились в трактир – пить и веселиться, радоваться весне и предстоящим странствиям. Я сидела в углу, цедила кислое вино и смотрела в стол.

Трактир был еще полон, когда Флобастер железной рукой отправил всех спать – рассвет ждать не будет, ворота открывают на заре, дорога не снизойдет к жалобам сонных лентяев, дорога любит лишь тех, кто выступает в путь затемно…

Я шла позади всех. Флобастер тоже чуть поотстал – и тогда я его окликнула:

– Мастер Фло!

Вероятно, он ждал от меня выходки – обернулся нервно, даже несколько суетливо:

– Ась?

– Я не поеду, – сказала я.

Весь вечер я мучительно сочиняла эту короткую фразу. Весь вечер я боялась вообразить, каким сделается лицо Флобастера; однако в переулке было темно – и потому я так его и не увидела.

Долго тянулась пауза; голоса, смех Гезины, хрипловатый басок Мухи отдалялись по улице.

– Он бросит тебя, – спокойно сказал Флобастер. – Он бросит тебя и забудет. Ты наймешься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплеванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слезы…

Мне стало холодно. Он говорил бесстрастно и в то же время убежденно – как пророк.

– И может быть, тогда ты вспомнишь и меня. И скажешь своей мокрой соломенной подушке, что старик, выходит, был прав… И кинешься вдогонку – но только зря, Танталь. Потому что такое не прощается. Никогда.

Он перевел дыхание. Я стояла ни жива ни мертва.

– Знаешь, – он усмехнулся, – двадцать лет назад я сам мог стать лавочником и обзавестись выводком детишек… Но талант не тряпица, чтобы менять его на чью-то случайную ласку. Нашелся добрый человек, который объяснил мне это… И я ему по гроб благодарен. Понимаешь?

Я молчала. От втянул воздух сквозь стиснутые зубы:

– А теперь скажи, что ты пошутила, и закончим этот разговор.

Где-то в темноте над нашими головами поскрипывал флюгер. Пронзительно заорал гулящий кот, ответил другой, грохнул ставень, на крикуна плеснули помои пополам с проклятьями – и снова тишина, нарушаемая теперь звуком стекающих с крыши ручейков.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Потому что ответ мой был предопределен. Потому что предстоит еще узнать, смогу ли я жить без сцены и без труппы, – но вот без Луара мне не прожить точно. А Флобастер этого не поймет. Я в его глазах… не хочется и думать, кем я представляюсь в его глазах. Лучше мне было еще в приюте умереть от скарлатины.

Кошачий концерт возобновился на соседней крыше. Флобастер громко дышал в темноте.

– Я не поеду, – сказала я еле слышно.

Флюгер на крыше издал душераздирающую руладу.

– Как знаешь, – отозвался Флобастер глухо. – Прощай.

Повернулся и исчез в темноте.

Луар стоял посреди площади, и весенний ветер покачивал его, как деревце.

Он чувствовал себя, как человек, наконец-то оклемавшийся после долгой болезни; дорога помнилась смутно – был угар, исступление, потом ледяная вода – и сразу почему-то площадь с наглухо заколоченной Башней Лаш, с казненной куклой перед зданием суда и этим самым зданием, в подвалах которого он был зачат…

Он с удивлением понял, что рад возвращению. Более того, все путешествие в погоне за медальоном казалось теперь сказкой, рассказанной на ночь.

Эта мысль заставила его содрогнуться. Он сунул руку за пазуху – слава небу, медальон был на месте, и хорошо бы прямо сейчас положить его на ладонь и в который раз жадно рассмотреть до мелочей… Но нельзя. Луар почему-то панически боялся подставить Амулет под случайные посторонние взгляды.

Он с сожалением отпустил золотую пластинку, висевшую теперь у него на груди. Плотнее запахнул плащ; впрочем, площадь жила своей повседневной жизнью, ничуть не интересуясь Луаровыми тайнами. Площадь торговала и разгуливала; четыре ливрейных лакея, натужно сопя, протащили мимо безвкусно разукрашенный паланкин, и пухлая рука из затянутого кружевами окошка приветственно махнула зардевшейся цветочнице. У подножия Башни бродил безумный старик в развевающихся лохмотьях; пара зевак, видимо, деревенских, глазела на него, как на диковину. Рядом лоточник привлекал покупателей, ловко подкидывая в воздух круглые булочки с маком; хитрый уличный мальчишка поддел умельца под локоть, подхватил булочку, шлепнувшуюся на мостовую, и, ретируясь, врезался на бегу в спокойно кормящуюся голубиную стаю. Голуби взмыли в небо, хлопая крыльями и осыпая площадь пометом; горожане морщились, счищая с одежды свежие птичьи отметины. Луар мрачно усмехнулся.

К радости его возвращения примешивалась некоторая удивленная досада – за плечами долгий путь, и вот, вернувшись, он оказался в самом его начале. Снова в том же месте – как стрелка часов. Как крыса, бегущая по ободу деревянного колеса…

Теперь он стоял перед зданием Университета; кто-то из проходивших мимо студентов узнал его и поздоровался – тщетно, потому что Луар его не заметил. Взгляд его не отрывался от окон библиотеки, двух больших витражных окон, одно из которых было чуть приоткрыто.

Не отдавая себе отчета, он снова сунул руку за пазуху. Ему показалось, что медальон пульсирует в ладони, хотя, скорее всего, это пульсировала в жилах собственная Луарова кровь.

Невозможно без конца играть с собою в прятки. Невозможно не думать о женщине… О той, которая так часто распахивала изнутри эти витражные библиотечные окна и смеялась, и махала рукой мальчику, восседавшему на плечах отца… Да, в общем-то, на плечах совершенно чужого человека, который был потом обижен судьбой – оскорблен в лучших своих чувствах…