Джон Макдональд - Искатель. 1992. Выпуск №2 Страница 42

— Господи! — в расстройстве почти крикнул принц. — Ну неужели никто не знает, как дальше?

И вдруг из толпы раздался тихий девичий голосок:

— Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью…

— Да! Да! — радостно закричал принц. — Конечно! «Пью горечь вечеров»! Гениально!

Он искал глазами подсказчицу, толпа расступилась, и перед ним оказалась невысокая полная горбоносая девушка.

— Спасибо! — радовался принц. — А финал, вы помните — там прелестный финал!

— «Полы подметены, тихо сказала девушка. — На скатерти ни крошки, как детский поцелуй, спокойно дышит стих …»

— Да! — подхватил принц, и они сказали вместе: — «И Золушка бежит — во дни удач на дрожках. А сдан, последний грош — и на своих двоих!»

И вместе рассмеялись.

— Вы…

Принц хотел что-то сказать, но вдруг спохватился:

— Ах, мы же незнакомы!

И завертел головой, ища, кто бы представил ему девушку. Из толпы вышел сухопарый седой мужчина в темно- коричневом камзоле и с поклоном сказал:

— Честь имею, ваше высочество, Эрих Горденауэр, почетный президент сообщества кожевников, вице-президент сообщества красильщиков. Честь имею, ваше высочество, представить вам мою дочь — Элизабет.

Толстушка, потупившись, нескладно сделала книксен и покачнулась, принц подхватил се под руку и с надеждой спросил:

— А вы помните, из поэмы? «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»

— «Дни проходят, и годы, и тысячи, тысячи лет», — легко подхватила Элизабет.

— «В белой ярости волн, прячась в белую пену акаций, может, ты-то их, море, и сводишь, и сводишь на нет», — хором закончили принц и девушка.

Она наконец подняла глаза, и принц мог бы заметить, что она косит, но не заметил, а спросил дрожащим голосом:

— А переделкинский цикл? Вы его любите Лизхен?

— Ну конечно, конечно, — с готовностью отозвалась Лизхен. — «Вальс с чертовщиной», — «Вальс со слезами» — это любимое!

— И у меня тоже! — ахнул принц. — Мне так стыдно, я только недавно открыл для себя Его! Ах, я вообще так позорно мало знаю, Лизхен! Мне стыдно, но я признаюсь: подумайте, лишь в этом году я по-настоящему понял и другого гения: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»

— «Я список кораблей прочел до середины», — сияя, продолжила Лизхен…

Алексей вдруг отвлекся — и увидел! Ну конечно, конечно — над принцем и Лизхен, закутанный в белый плащ, отчетливо видимый, со счастливыми глазами реял поэт Вова!

Но тут под высоким потолком залы черным вихрем пронесся Гога и словно бы дал знак оркестру — грянула музыка!

— Вы танцуете вальс? — небрежно спросил принц: ему не хотелось отвлекаться от поэзии…

— Увы, ваше высочество, нет, — опять потупилась Лизхен.

— Почему? — удивился принц.

— Я немного хромаю, — еле слышно ответила девушка.

— Ах, извините, ради Бога! Впрочем, — замялся принц, — я ведь тоже не большой любитель…

Но тут рядом с ним появился король.

— Николас, — зашептал он ему, — тебе нельзя не танцевать сегодня. Это было бы просто неприличным, бестактным!

Принц вздохнул, поправил очки…

— Простите меня, Лизхен, ноблесс оближ. Но я вернусь, в мы еще наговоримся всласть…

Король повел принца вдоль строя девушек, тот смотрел на них безразлично… И вдруг — в дверях залы появилась Гретхен. Вздох восхищения прокатился по гостям, шепот: «Кто это?» Принц посмотрел на нее… и как завороженный пошел ей навстречу…

— Разрешите, — не своим, сдавленным голосом сказал он, — на тур вальса…

— С удовольствием, ваше высочество, — обворожительно улыбнулась Грета.

Танец сменялся танцем, и передышки не было, но и вальс, и мазурку, и падекатр, и снова вальс околдованный принц танцевал толькос Золушкой, и вот уже все прекратили танцевать, и лишь эта пара без устали, упоенно кружилась посреди огромного зала, отражаясь в паркетном полу, зеркальных стенах, в хрустальных подвесках светильников, в глазах гостей… А над ними кружились незримые черные тени, черные плащи, и Алексей был среди них, и необычное чувство торжества переполняло его.

И напрасно мельтешили белые плащи, напрасно метался поэт Вова — танец сменял танец, но принц танцевал только с Золушкой.

И внезапно он прервал танец — десятый? Пятнадцатый? — оставил Грету одну и решительно направился к отцу. Музыканты в растерянности перестали играть. Принц подошел к королю и громко, на весь притихший зал, спросил его:

— Отец, ты хотел, чтобы на этом балу я выбрал себе невесту?

— Да, сын мой, — опасливо подтвердил король.

— Вот моя невеста! — крикнул принц и широким жестом указал на Золушку.

Гости зааплодировали, посыпались крики: «Браво! Ура!»

Король приблизился к Золушке и тихо спросил:

— Кто вы, дитя мое? Я не видел вас раньше…

— Я — Грета фон Биркенау! — гордо и громко ответила Золушка.

Растерянный Андреас фон Биркенау уже пробивался локтями сквозь толпу к дочери и королю.

— Да, да! — кричал он на ходу. — Это моя родная дочь Грета! Я узнал ее! Гретхен, — я здесь!

— Вот моя невеста! — вновь провозгласил принц и под вспыхнувший полонез повел ее за руку вдоль зала…

Алексей смотрел на их счастливые лица и вдруг… Подобно тому, как недавно стали прозрачными стены дома Биркенау, теперь стали прозрачными для него мысли принца и Золушки.

В голове принца (увидел, услышал Алексей) клубился темный туман, в котором дивно и ярко мелькала то обворожительная улыбка Греты, то ее загадочно-лукавые зеленые глаза, то воздушные белокурые, волосы, то нежная матовая шея с притягательной родинкой, словно созданной для поцелуев, то прелестная маленькая грудь, то очаровательная ножка… И все — никаких мыслей.

В голове Золушки тоже был сумбур, но он состоял все- таки из мыслей и слов; «Я — королева? Да, да, да, да: я королева!.. Ну, не сразу, но старик не вечен… А пока… Дворец немного запущен. Вот в мрамор потрескался… Это поправим… Интересно, а заморские бананы он может достать? В чем дело?! Попрошу … — нет — прикажу — и достанет! Ну, держись, Августа, теперь тебе крышкаI Не жить тебе в моем королевстве! И дочечек твоих ненаглядных — вон, вон, брысь!.. Но сначала — путешествие, свадебное путешествие: Париж, Мадрид, Лондон, Рим, Стокгольм!.. Анна с Марией говорили про какое-то новое чудо — «видео». Велю принцу — пускай достанет … А туфли эти хрустальные натирают, неудобные они, жесткие… Не беда, больше мне их носить не придется…»

Алексей отвернулся от Греты. В этот миг — и он почувствовал, что миг вот-вот кончится — он мог узнать мысли любого из людей на балу. Но почему-то выбрал Лизхен Горденауэр… И удивился: она читала про себя стихи: «О черная гора, затмившая весь свет! Пора, пора, пора творцу вернуть билет…»