Сердце шипов - Мерседес Лэки Страница 43

Что ж, новость определенно привлекла всеобщее внимание. Когда все встали из-за стола, направляясь вниз, чтобы дождаться сестер, я подала знак Свите остаться.

– Роб, Анна, охраняйте Аврору, – скомандовала я. – Если увидите неладное… найдите способ поднять побольше шума, пусть даже вышвырнуть что-нибудь из окна.

– Мы постараемся не подпустить к Авроре никого до вашего с Брианной прихода, – твердо сказал Роб, и я кивнула.

– Будьте настороже. Вряд ли враги предпримут что-то так скоро, но кто знает, что у темных фей на уме? – вздохнула я, направляясь к двери с остальной Свитой.

– Не уверен, что понимаю, что на уме и у светлых фей, – донеслось вслед бормотание Роба.

Архиепископ был стареньким, а ступеньки – крутыми и узкими. Он спускался по ним медленно и осторожно, а так как мы шли позади него, нам приходилось тащиться с той же скоростью. Сообрази я пораньше, повела бы остальных другой лестницей, но теперь было уже поздно. Когда мы наконец вышли наружу, моргая и щурясь от яркого дневного света, настоятельница и все ее сестры, инокини и послушницы уже выстраивались неровным кругом за стенами дворца.

Они, очевидно, совсем не считали нужным, чтобы кто-то оттуда уходил или оставлял дела, потому как молча занимали каждая свое место, и послушницы с инокинями чередовались с полноправными сестрами.

За исключением цвета и простоты их одеяний, а также широких платов и вуалей – которых не носил почти никто, кроме старомодных женщин, – они не очень отличались от дам скромного достатка. Все послушницы носили блеклый серо-голубой; этот особый цвет, как мне однажды рассказали, получается, если красить шерсть сильно разбавленной вайдой. Инокини одевались в обычный серый, который получают, когда прядут нить из шерсти черных и белых овец, а полноправные сестры были в белом. Они образовали красивый узор на фоне зеленой травы у кремовых каменных стен. По негласному сигналу все женщины подняли руки и завели нечто, похожее на распев. Странное песнопение, хотя я не понимала ни слова.

Пока я наблюдала, ко мне бесшумно подошла Брианна и встала рядом.

– Видишь? – шепнула фея. – Заклинания.

Что ж, мне пришлось кивнуть, потому что распев определенно звучал как заклинание – то есть был человеческой магией, ведь, судя по всему, что я уже знала о магии фей, та требовала лишь внутреннего приказа.

И выглядело происходящее тоже заклинанием, потому что руки женщин слабо светились золотым, а через некоторое время то же самое произошло и со стенами дворца. И внутри меня тоже пробуждалась магия, стремясь влиться в поток, даже если я лишь ощущала ее, а не осознавала разумом. Брианна искоса на меня глянула.

– Расслабься и направь свою силу на защиту Авроры, – произнесла она, и я, послушавшись, почувствовала, как часть моей человеческой магии вытекает и сливается с силой ближайшей сестры.

Нат, Джайлз и Элль смотрели на все это широко распахнутыми глазами. Они ведь тоже видели, как частички силы, похожие на светлячков, на вспышки, на пыльцу, тянулись от рук сестер к стенам дворца.

Теперь, когда я познавала мощную человеческую магию, не пытаясь одновременно защитить себя или Аврору, мне было очень легко отличить ее от магии фей. Магия фей – прохладная, как приятный весенний ветерок, она пахнет свежей зеленой травой после дождя, а на вкус – да, для меня магия имела вкус! – она как родниковая вода. Человеческая магия похожа на теплое солнце, пахнет свежим хлебом, а на вкус она как обжаренное зерно. А магия темных? Я смутно помнила, что она отдает горечью.

Кажется, сестры пели на протяжении часа или даже больше, а после вдруг умолкли – вновь безо всякого сигнала. Впрочем, я бы не сказала, что прошло так много времени. Я чувствовала себя так, будто все это время просто-напросто лениво дремала в прекрасный летний денек.

Сестры ничуть не выглядели уставшими, хотя вполне могли это скрывать. Настоятельница, чьи одеяния, плат и вуаль были из белого льна, а не из шерсти, подошла к папе, и он ей поклонился. Они тихонько заговорили, в голосе папы слышалось облечение, в голосе настоятельницы – доброта. Слов я, правда, не разбирала. Пару раз настоятельница глянула на нас с Брианной, а потом и вовсе весело ей подмигнула. Не думаю, что папа это заметил, но фея выглядела удовлетворенной.

А еще настоятельница раз или два касалась плеча папы, как бы его успокаивая, и он определенно почувствовал себя лучше. Затем, пока ее орден собирался на дороге в четыре колонны, словно готовая к маршу армия, настоятельница направилась в мою сторону.

– Приветствую тебя, сестра, – обратилась она к Брианне.

– Сердечно приветствую, сестра, – отозвалась фея. – Светлые помнят давних союзников.

– Знаю, знаю. И спасибо, что вспомнили о нас. Мы понятия не имели, что за столь краткий срок ситуация стала такой ужасной, – настоятельница цокнула языком. – Значит, темные находят способы обойти правила, верно? Должно быть, принцесса куда важнее, чем мы думали.

– По всей видимости. Светлые феи изучают этот вопрос. В прошлом подобного не случалось, посему ответ наверняка лежит в ином месте, – крылья Брианны затрепетали, и теперь я понимала: это признак того, что ей не по себе. – Нам нужно держать ухо востро.

– К счастью, у нас есть это дитя.

Настоятельница положила мне на плечо ладонь, источающую тепло. И я вновь ощутила запах свежего хлеба и вкус обжаренного зерна – и потянулась к ним навстречу. В конце концов, это же настоятельница! Как и в случае архиепископа, меня всю жизнь учили ей доверять, на нее равняться.

И я осмелилась задать вопрос.

– А что это были за песнопения? Никогда не слышала таких, по крайней мере, на священных службах.

Настоятельница рассмеялась.

– Это, моя дорогая, – весело ответила она, глянув на меня пронзительными голубыми глазами, – потому что церковь на своих службах не опускается до столь простой и скромной магии.

А Брианна вновь выглядела удовлетворенной – ее слова опять подтвердились.

– Это Колыбельная песнь, моя милая, – продолжила настоятельница. – Но на языке, что древнее самого Тиренделла. Это самое мощное заклинание для защиты от зла, и таковым его делает простота.

Я сразу поняла, о чем она: каждый ребенок Тиренделла знает Колыбельную песнь, нас учат петь ее, когда нам страшно, когда мы просыпаемся от кошмарного сна или оказываемся одни в темноте.

Чернейшей ночью, в час теней

Взываю к Свету я скорей.

И меч, и щит, стрела – вперед,

Не сдамся я, и тень уйдет!

– Она сосредотачивает сильную людскую магию даже в руках непосвященных, Мириам, –