Татьяна Коростышевская - Невеста Кащея Страница 43

— Тебя в дом отволокли, — начал поваренок свою историю, — а я из кустов выбрался и перекинулся, чтоб ловчее к окнам подбираться. Хотел сначала подслушать, что внутри творится, а потом уже за подмогой бежать.

— Очень разумно, — кивнула я. — А мысль о том, что может мелкий, вроде тебя, противопоставить десятку здоровенных лиходеев, тебе в голову не пришла?

— Я как лучше хотел, — насупился мальчишка. — Да и бегаю я побыстрее этих самых здоровяков. Меня когда заметили, знаешь, как я припустил? Так бы и убег, если б Фейн меня не догнал.

— Дальше что? — Восхищение, с которым поваренок говорил об атамане, мне совсем не нравилось.

— А потом была Щура, ведьма старая. И это было очень-очень страшно.

— Она тебя мучила?

— Ага… Обряды всякие проводила, хотела, чтоб я и душой и телом ей верен стал. А у меня и сил-то не было ей отпор дать…

Поваренок упал на подстилку и уткнулся лицом мне в живот. Вот честное слово, попадись мне сейчас валашская колдунья, я б ее по-новому на тот свет снарядила. Я обняла мальчишеские плечи, чувствуя, как по моему лицу стекают дорожки слез.

— Не плачь, Ленута, — принялся утешать меня зареванный Томашик. — Все равно у нее ничего не вышло, Фейн меня раньше спас.

Закаты и рассветы давно уже смешались для волчонка в одну бездумную хмарь. Сколько прошло времени, он не помнил. Хозяйка приходила несколько раз в день, отпирала ключом дверцу клетки и бросала на пол кусок какой-нибудь еды. Он выползал, уже даже не пытаясь встать на разъезжающиеся лапы, послушно ел, хлебал из миски мутную воду и ждал, какую пакость приготовили для него в этот раз. Клетка его стояла в старой заброшенной конюшне на другой стороне реки. Здесь витали запахи застоявшегося лошадиного пота и прелого сена, которое никто никогда не убирал. Поначалу Томашик еще надеялся, что его спасут. Бойкая Ленута ни за что не оставила бы его в таком положении. Потом и надеяться перестал. А однажды ночью произошло чудесное. Вслед за бряцанием ключей отворилась дверь, и в конюшню, ни от кого не таясь и освещая свой путь фонарем, вошел Фейн. Волчонок заскулил при виде атамана и испуганно попытался забиться в уголок. Разбойник накинул кольцо светильника на потолочный крюк и склонился к клетке:

— Давай, малыш, поднимайся, — скрипнула дверца, — я тебя до забора провожу.

Томашик взвизгнул, когда Фейн попытался ему помочь, ухватив за бок.

— Ты ранен?

Подхватив мохнатое тельце, атаман вытащил волчонка наружу и перевернул на спину.

— Так, так, — протянул задумчиво, рассматривая длинный разрез от грудины через живот. — Знакомая картина. В человека перекинуться можешь?

Томашик протестующее зарычал. Он все слышал, все понимал, но ответить не мог. Не предназначена волчья глотка для человеческих разговоров. Он очень-очень хотел перекинуться — при смене ипостаси любая рана на вовкулаке заживает в мгновение ока. В безуспешных попытках сокращались мышцы, учащалось сбитое дыхание… Еще чуть-чуть… Волчонок застонал, упал на бок и прикрыл глаза.

— Эх, бабка Щура, ведьма злобная, — бормотал атаман, высматривая что-то на стенах. — Время идет, а штучки твои не меняются. Хорошо, не одна ты по запираниям в волчьем теле мастерица, а еще лучше, что встретился мне нужный человечек, пояснил, как колдовство твое порушить. Так что я теперь ученый…

Томашику было совсем худо. Он понимал, что жизни в нем осталось всего ничего, на пару мгновений. Из пасти вываливались клочья пены, в груди горело, перед глазами опускалась темная пелена.

— Так вот же он! — вскрикнул атаман, приближаясь к одному из опорных столбов. — Держись, малец, сейчас полегчает.

Разбойник ухватил за что-то, потянул на себя. Раздалось потрескивание, похолодало, в разные стороны полетели снопы голубоватых искр.

— Хэх! Накося выкуси! — Фейн повалился на спину, сжимая в руке длинный охотничий нож.

По позвоночнику Томаша прошла первая волна трансформации.

Мне подумалось, что большинство людей гораздо глубже, чем кажутся, и что нельзя судить о человеке по первому впечатлению. Ведь каким представлялся мне Фейн поначалу? Жизнерадостным, но недалеким красавчиком, окаянником с большой дороги. Я припомнила, как сама запирала Фейна в человечьем теле, чтоб предотвратить насилие.

— Когда это все произошло?

Томашик посчитал на пальцах, задумчиво глядя в потолок:

— Ну я уже дня два как в замок вернулся. Всем сказал, что в деревню к мамке бегал. Меня сначала выпороть хотели, а потом дядька Григор сжалился.

Понятно! Получается, когда я пыталась договориться с атаманом, выторговывая у него свободу поваренка, мальчишка был уже в безопасности.

— А почему боярину про меня сразу не сообщил?

— Фейн сказал, сам разберется. Хочешь, шрам покажу? — суетливо вскочил Томашик, не желающий со мной на скользкие темы беседовать.

Он задрал рубашонку до подбородка. От живота к подмышке тянулась бледная линия. Видала я похожую отметину. Значит, вот как Щура сумела себе Фейна подчинить. Непроста была покойница.

— Атаман говорит, на всю жизнь теперь метка останется, — с гордостью тарахтел поваренок. — Мы теперь с ним навроде кровных братьев…

— А чего ж твой братец любезный тебя в замок направил, а не к себе в банду взял?

Поваренок осекся:

— Ну понимаешь, тут…

— Шпионить? — грозно нахмурилась я. — Воровать?!

— Он сказал, пока ведьма при власти, мне к ним в компанию ход заказан. Мы хотели вместе к морю выбираться, у него мечта есть…

Про Фейновы устремления я и так знала, поэтому, особо не вслушиваясь, продолжила трапезу. Тюрьма тюрьмой, а обед по распорядку.

— Ты, Ленута, не боись. Фейн — он знаешь какой? Мужик сказал, мужик сделал! Он обязательно поможет.

Видали мы таких помощников! Хотя, конечно, дружеское участие мне не повредит.

— Ты Дарину видел? — спросила я поваренка. — Домна Мареш в Араде не появлялась?

— Не было вроде. А чего передать?

— Заканчивайте лясы точить! — прикрикнул из коридора Йоска. — Обход скоро.

— Просто расскажи ей, в каком я положении оказалась, может, она придумает, как мне из тюрьмы выбраться.

Томашик послушно кивнул, собрал опустевшую посуду и юркнул в приоткрытую стражником дверь.

Пыточная на меня особого впечатления не произвела. Во-первых, мне было о чем подумать, кроме измышлений о том, к каким из вбитых в стены крюков меня будут прикручивать и какими из раскаленных на жаровне щипцов за что потянут. А во-вторых, хитрые серые глаза в вырезах палаческой маски напоминали мне одного знакомого стражника. И я готова была последние портки поставить, что предусмотрительный Йоска, проводивший меня до самых дверей экзекуторской, передал меня с рук на руки кому-нибудь из своих многочисленных родичей. И мысли мои сейчас были даже не о пострадавшем ни за что Томашике и не о моей названой сестрице, а о том, что сказала мне маленькая рутенская девочка в хрустальном сне.