Ольга Смайлер - Тростниковая птичка Страница 43

Я понимала, что рассматривать Сая в упор просто неприлично, но никак не могла отвести от него взгляд, жадно рассматривая каждую черточку его тела: сильные плечи, руки, грудь, живот — мне, с большим усилием, удалось перевести взгляд на собственные пальцы. Но легче не стало — меня начало знобить, дышать стало трудно, губы моментально пересохли. Я испуганно взглянула на Сая:

— Что со мной?

Тот скривился:

— Садх, — потом вздохнул и расщедрился на подробности, — синтетический наркотик, обязательная составляющая и свадебного напитка, и собственно церемонии. Должен вызывать прилив желания и снижать критичность мышления. В больших дозах действует как снотворное. Но я полукровка, а ты с изначальной земли, и, как мы видим, садх сработал как-то не так.

И тут до меня дошел смысл его фразы.

— Свадебный напиток? СВАДЕБНЫЙ? — задохнулась от возмущения я, — Так это была наша свадьба?

Сай разозлено зарычал:

— Значит ни отец, ни Юстимия тебе так ничего и не сказали?! Да, это была наша крастова свадьба, и я ничего не мог изменить того момента, когда вся центральная площадь увидела твои крастовы бусины на моей куртке!

И мне вдруг стало больно дышать: этим вечером я стала женой человека, которому не нужен был ни этот брак, ни я. И даже теперь, под возбуждающей наркотой, он старательно не дотрагивается до меня, словно я жаба или мерзкая рептилия. Эйфория схлынула, оставив горечь разочарования. Я все пыталась понять, что со мной не так, чем же я заслужила такое пренебрежение? Почему он не может если не любить, то хотя бы желать меня? Первые соленые капли скатились из глаз, и я наконец смогла выдавить главный вопрос, мучавший меня всю нашу поездку:

— Почему ты так холоден со мной? Неужели я нисколечки тебе не нравлюсь?

Этот день, полный потрясений, под вечер стал настоящей пыткой: всю церемонию, произнося нужные слова и выполняя все ритуальные действия, я думал о том, что сама Соня никогда бы по доброй воле не выбрала меня. Её сострадание и доброе сердце заманили её в ловушку, из которой не было иного выхода. И теперь я окончательно потерял надежду — тростниковые птички редко выживают в неволе, и никогда не заводят птенцов. А я, хоть и вынужденно, оказался тем, кто запер её в клетку — пусть даже пообещав, что рано или поздно отпустит на свободу. Неизбежная ночь вдвоем тоже не добавляла спокойствия — быть с ней рядом, с теплой, сладкой, зовущее нежной, и знать, что я не вправе прикоснуться к ней — это настоящая мука. Но увидеть в её огромных, как озеро Карен, глазах смирение, безразличие или отвращение, когда я прикоснусь к ней, будет слишком больно.

Я надеялся на садх, потому и заставил её выпить полагающуюся ей половину свадебного напитка. Если бы она была керимкой, то проспала бы до утра, на противоположном конце кровати. Я же знал, что не смогу заснуть — мой организм тоже был не слишком совместим с керимской фармакологией. Мне предстояла долгая, тоскливая ночь.

Но она — не керимка, и сейчас она сидит в гнезде из простыней на моей кровати, в этой тонкой свадебной рубашке, которая показывает больше, чем скрывает, заставляя домысливать то, чего не удается разглядеть. Я сам стелил постель после поездки в Храм за браслетами, ревниво разглядывая и раскладывая меха, которые бездумно собирал, повинуясь традициям и не надеясь когда-нибудь вытащить из сундука. Она была достойна самого лучшего, что я только мог ей дать, и я жалел, что не позаботился об остальном, о чем должен заботиться мужчина, и теперь её тела коснется не тонкое полотно, что ткнут аркаимские девы, а простыни, пригодные лишь для одинокого мужчины, привыкшего к аскетизму. А потом принесли подарок от отца, и мне пришлось его принять, хоть еще днем раньше я бы вернул его сам, вместе с парой неласковых слов. Не знаю, от кого он узнал о моем затруднении, может, просто догадался, как случалось иногда раньше, все-таки кровные узы иногда сказываются весьма неожиданным образом, но её удобство было важнее моей гордости. И вот теперь она сидит на мягчайших фринландских простынях, одна из которых обнимает её бедра, а я не могу отвести глаз от тонкой ткани рубашки, натянувшейся на груди так, что видно темные горошины её сосков. Мне мучительно хочется протянуть руки, провести ими по всем изгибам её тела, прижаться губами к впадинке за ухом, сцеловать её слезы…

Cлезы? Почему слезы? Она плачет? О Мать Прародительница, что я опять сделал не так? За что ты наказываешь меня, чем я провинился перед тобой, что та, что держит мое сердце в своих ладонях, горюет в моей постели? Почему она так странно смотрит на меня? Да, конечно, она задала вопрос и ждет на него ответа. А я… Я тяну руку, чтобы вытереть соленые капли с её щечек, и здравый смысл, чувство ответственности, планы и расчеты — все летит кувырком.

— Ты так прекрасна, что я боюсь притронуться к тебе, — признаюсь ей хриплым шепотом, — Если я сейчас дотронусь до тебя, маленькая птичка, я уже не смогу остановится.

Я обожаю её глаза, они отражают все, о чем она думает. Отрицание, изумление, недоверие, надежда — и она протягивает ко мне руки.

Мать Прародительница, я знаю, что очень скоро она упорхнет, и мне нужно будет отпустить её. Я клянусь, что сделаю это, как пристало воину, и сохраню свою честь, не унизившись мольбами и просьбами. Но сейчас у меня есть возможность узнать, что такое счастье, которого у меня не должно было быть. Счастье, которое постучалось ко мне в день, когда хрупкая, непохожая на других девушка упрямо поднялась с колен в зале замка Нашер и посмотрела мне прямо в душу.

Когда я наконец смогла дышать ровно, а Сай, несмотря на мой вялый протест, улегся рядом, я лениво повозилась, устраиваясь в кольце его рук. Больше всего мне, счастливой и уставшей до нежелания шевелиться, хотелось заснуть, уткнувшись Саю в подмышку, вдыхая его такой родной запах и слушая, как мерно стучит его сердце под моей ладонью, лежащей сейчас на его груди.

— Не засыпай пока, Птичка, — позвал Сай и поцеловал меня в макушку, — еще совсем немного. Ты должна сама надеть мне браслет, у меня это не получится.

Я с трудом подняла на него взгляд, а он потянулся куда-то за изголовье, и достал два уже знакомых браслета из золотистого металла.

— Сначала ты, — Сай расстегнул и протянул мне свой браслет, и тут же пристроил свое правое запястье в одну из половинок, соединенных хитрым плетением.

Я сомкнула половинки, с усилием защелкнула несколько маленьких, тугих замков, и только тут обнаружила, что поранила подушечки указательного и среднего пальцев. Сай потянулся, перехватил мою руку, которую я машинально потянула ко рту, и сцеловал кровь с пальцев: