Генри Олди - Герой должен быть один Страница 43

– Мамину вазу разбил – тоже Алкид, – совершенно серьезно добавил один из братьев, и Гермий с Хироном так и не поняли который. Хирон для себя решил, что это был Алкид, а Гермий – что это Ификл.

– Ой, а дома-то нас небось ищут! – спохватились вдруг братья. – Влетит теперь… обоим. Слушай, Пустышка: кто из нас Алкид – тот, кому больше всыплют, или кому меньше?

– Всыплют поровну, – утешил Гермий, улыбаясь. – Но не сегодня! Об этом я позабочусь! Никто и не заметит, что вас не было… Бог я или не бог?!

– Значит, точно выпорют! – шепнул Алкид брату, но того в данный момент мало занимала божественность Гермия.

– Пустышка, а ты… ну, после всего этого… будешь нас учить драться не по правилам?

Алкид тоже вопросительно уставился на Лукавого – видимо, это существенно волновало обоих близнецов.

– Буду, буду, – заверил братьев Гермий.

– Похоже, и мне придется вас кое-чему поучить, – задумчиво протянул Хирон.

– Чему? – в один голос спросили братья. – У нас копыт нет; мы так, как ты, драться не сможем.

– И не надо. Драться вас и без меня научат. Я буду учить вас думать.

– Не по правилам?

– Не по правилам, – без тени усмешки ответил кентавр.

Стасим III

Тьма.

Подсвеченный сполохами багровый сумрак.

Вечный, как само время, мерный рокот реки.

Два смутных силуэта, две тени… нет, теням здесь не место – они должны быть ниже, много ниже…

– Ты расскажешь мне о Тартаре и Павших? Да, дядя? Только правду – а не то, что обычно говорят в Семье моему поколению.

– О Тартаре и Павших? – собеседник явно удивлен. – С каких пор, Лукавый, ты стал этим интересоваться?

– Я первым задал вопрос, дядя. Ты не ответил.

– Отвечу. Но с одним условием – взамен ты расскажешь мне о причине твоего интереса к Тартару.

– Хорошо. Итак, Тартар. Семья часто произносит это слово – грозя, клянясь и проклиная, – но что это на самом деле?!

– Я буду честен с тобой, Гермий. Я не знаю. И никто из Семьи не знает. Разве что…

– Разве что?..

– Разве что Первенцы. Я имею в виду Сторуких.

– Так почему бы не спросить их?

– Спросить? – странное веселье звучит в голосе Подземного Владыки. – Что ж, попробуй. И если они не ответят – не обижайся. Скорее всего они просто не заметят тебя… даже если ты будешь кричать во весь голос, топать ногами и бросать в них камни. Ты видел когда-нибудь Сторуких?

– Нет.

– Тебе повезло, Гермий. Я видел. И не хотел бы увидеть их снова. Мне не нравится чувствовать себя пылинкой, глядящей на вихрь. Гекатонхейры, Первенцы Земли-Геи и Неба-Урана – это мощь. Первозданная, беспредельная мощь, суть нашего мироздания, соль Земли… Все, что запомнилось от нашей встречи, – ощущение гигантской, невыразимой мощи, не нуждающейся ни в чем, даже в проявлении самой себя. Бриарей, Гий и Котт, Сторукие, гекатонхейры, Первенцы – что для них власть, слава, обида, гнев?..

– Что?

– Ничего. Меньше чем ничего. Ты думаешь, это Уран, а позже – Крон заточили Сторуких в Тартар? Смешно! Первенцы, три опоры мироздания, – везде у себя дома. Даже в Тартаре! Они просто позволили самонадеянному Урану, а потом и Крону, переместить себя так далеко, как те только смогли! Вот это место и назвали Тартаром. Говорят, там нет времени и пространства, воздуха и тверди, воды и пламени, тьмы и света: там нет даже изначального Хаоса – Нигде, Ничто и Никогда. Впрочем, это слухи. И сейчас в Тартаре есть нечто. Это Павшие. Я ответил на твой вопрос, Лукавый?

– Отчасти. Скажи-ка, дядя, – ведь недаром ты утверждаешь, что Сторукие неизмеримо сильнее всех и все наши войны им кажутся муравьиной возней, – тогда почему гекатонхейры вмешались в Титаномахию, приняв сторону Семьи?!

– Это уже второй вопрос, Лукавый. Скажи я – Сторукие вмешались из-за Чужаков, которые уже тогда звали себя Павшими, – ты ведь не угомонишься, да?

– Чужаки? Я слышал о них от Хирона… Но ты прав, дядя, – такой ответ меня не удовлетворит.

– Тогда начнем с самого начала. Нет, не с сотворения мира – тогда меня еще не было, – а с явления Павших. Впрочем, тогда меня тоже еще не было…

– Мироздание Павших, Гермий, совершенно чуждо нам. Мы даже не знаем, действительно ли оно существует. Единственное доказательство тому – сам приход Павших. Я собирал знания о них по крупицам, искал крохи уцелевших сведений – и то… Их родина – отнюдь не один из тех миров Матери-Геи, что мы создали или переделали для себя: Олимп, мой Аид, твой маленький мирок близ Фиванского Дромоса, Хиронова часть Пелиона… Оно совсем иное, мироздание Павших; иное хотя бы потому, что, если верить Чужакам (а верить им можно лишь с большой оглядкой!), в нем царит Единый Бог! Представляешь, Гермий? Бог, способный сказать: «Я есмь Все!»

– Нет, дядя. Этого я представить не могу.

– Я тоже. Вот ты, Лукавый, – это ведь не просто ты, сидящий передо мной и докучающий мне разными вопросами. Это и состязания атлетов, и торговля, и воровство, и гермы на дорогах; все это – ты. Я же не просто твой дядя – но и весь этот подземный мир, и страх людей перед смертью, и смирение перед ликом неизбежности, и многое другое… Посейдон – это не просто упрямый дурак!.. Ну, в общем, ты понимаешь.

– Понимаю, дядя. ЭТО я понимаю.

– Но никто из нас: ни твой отец, ни Крон-Временщик, ни даже Уран-Предок – никто не мог и до сих пор не может сказать о себе: «Я есмь Все! Я – весь мир, все сущее; Все – Я!»

А там, в мироздании Павших, это случилось. Возможно, потому что там никогда не возникало ни гекатонхейров, ни смертных людей – одни титаны; возможно, потому что они не совсем такие, как мы или, к примеру, Гелиос; короче, один из них сумел разрастись до тех пределов, когда он из одного стал Единым. Но как смертный не замечает до поры незримо зародившуюся в нем опухоль (о которой тоже может сказать: «Это моя смерть, но и это – Я!»), так и Единый не сразу ощутил, как в одном из включенных Им в Себя миров некто осознал себя личностью и не захотел быть частью целого, начав разрастаться, подобно опухоли, подобно Единому в дни Его молодости…

– И Единый изверг их из Себя – да, дядя? Как лекарь отсекает гнилой палец у больного, чтобы спасти руку и всего человека?

– Примерно, Гермий. Только Он был лекарем Сам Себе и «отрезал палец», уничтожив полностью миры Павших, входившие в их «Я». Единый превратил их в свет и пламя – и исторг Павших за пределы мироздания, которым Он был. Но изгнанные мятежники вобрали свет и пламя в себя, вобрали «Я» в «Я» и такими пришли на Гею. Недаром одного из них звали Эосфором, что значит «Светоносный»…

– А какие они были внешне?

– Помни, я тогда еще не родился; я увидел Павших лишь в дни Титаномахии. Разные они были, Гермий… разные. Но всех их переполняли свет и пламя, которыми стали их испепеленные твердыни в Страшный День Изгнания. Теперь же… Не знаю, во что они превратились в Тартаре. Павшие начали меняться уже тогда – миры Геи были чужими для них, как и они для Матери-Земли. Даже собственным обликом к тому времени они владели плохо и менялись, мешая воедино свет и тьму, красоту и ужас…