Neil Gaiman - Дети Ананси Страница 43

Ананси не любил Птицу, потому что, когда Птице хотелось есть, она ела всякую всячину, в том числе пауков, к тому же Птица всегда была голодна.

Когда-то они были друзьями, но дружбе пришел конец.

Однажды, гуляя, Ананси увидел дыру в земле, и это натолкнуло его на каверзную мысль. Раскопав яму пошире, он положил на дно ветки, поджег их, потом опустил туда большой котел с водой и набросал в него кореньев и трав. А после стал бегать вокруг котла. Бегать и пританцовывать, бегать и Петь, и кричать:

– Как мне хорошо! Мне так хорошо!!! О-ля-ля, все мои боли прошли, никогда в распроклятой жизни мне не было так хорошо!!!

Птица услышала шум и спустилась с небес посмотреть, из-за чего такой гам.

– Чего ты распелся? Почему ты ведешь себя как помешанный, Ананси?

А Ананси поет:

– У меня болела шея, а теперь прошла. У меня были рези в желудке, а теперь их нет. У меня скрипели суставы, а теперь я гибок, как молодая пальма. Я гладкий, как Змей наутро после того, как сбросил старую кожу. Я счастливее всех и теперь стану совершенным, потому что знаю секрет, а никто больше его не знает.

– Какой секрет? – спрашивает Птица.

– Мой секрет, – говорит Ананси. – Любой отдаст мне то, что любит больше всего, отдаст мне самое, что у него есть, дорогое, лишь бы узнать мой секрет. Ура! Ура! Мне так хорошо!

Птица подлетает поближе, склоняет голову набок. Потом спрашивает:

– Можно мне узнать твой секрет?

Ананси смотрит на нее подозрительно и встает так, чтобы закрыть собой котел, который весело булькает в яме.

– Нет, пожалуй, – говорит он. – В конце концов, возможно, ничего не получится. Не забивай себе голову.

– Ну же, Ананси, – говорит Птица. – Знаю, мы не всегда были друзьями. Но послушай, поделись со мной своим секретом, и обещаю, больше ни одна птица не съест ни одного паука. Мы будем друзьями до конца времен.

Ананси скребет подбородок и качает головой.

– Это очень большой секрет, – говорит он, – ведь он делает людей снова молодыми, подвижными, а еще сластолюбивыми и избавляет от всяческой боли.

Тогда Птица охорашивается и говорит:

– Ах Ананси, ты же знаешь, что я всегда считала тебя очень представительным мужчиной. Почему бы нам не прилечь у дороги, и уверена, я заставлю тебя забыть про то, как ты не хотел рассказывать мне свой секрет.

Тогда они ложатся у обочины дороги и начинают ласкаться, смеяться и дурачиться, и когда Ананси получает свое, Птица говорит:

– И в чем же твой секрет, Ананси?

– Ну, я никому не собирался его рассказывать, но тебе – ладно, так и быть. Вон в той яме – травяная ванна. Смотри, я бросаю в нее вот эти коренья и вот эти травы. Любой, кто там полежит, будет жить вечно и никогда больше не испытает боли. Я немного в ней помок и теперь резв, как козлик. Но сомневаюсь, что позволю кому-то еще залезть в мою ванну.

А Птица бросает один только взгляд на бурлящую воду и одним прыжком соскальзывает в котел.

– Тут ужасно жарко, Ананси, – говорит она.

– И должно быть жарко, чтобы травы сделали свое доброе дело, – отвечает Ананси.

Потом берет крышку и накрывает ею котел. Крышка тяжелая, к тому же поверх нее Ананси кладет большой камень, чтобы еще больше ее придавить.

«Вам! Бим! Бом!» – бьется из котла Птица.

– Если я выпущу тебя сейчас, – кричит Ананси, – пропадет целебное действие ванны. Просто расслабься и почувствуй, как становишься все здоровее.

Но Птица то ли его не расслышала, то ли ему не поверила, потому что еще некоторое время стучала и толкала крышку. А потом все стихло.

Тем вечером Ананси и его семья вдоволь наелись вкуснейшего супа, в котором плавала вареная Птица. И еще много дней они не голодали.

С тех пор птицы едят пауков, когда видят, и птицы и пауки никогда не станут друзьями.

В другой версии сказки Ананси тоже уговорили залезть в котел. Все сказки – про Ананси, но он не всегда выходит победителем.

Глава восьмая,

в которой полный кофейник оказывается как нельзя кстати

Если неведомые силы замышляли что-то против Паука, сам Паук про это ничего не знал. Напротив, он радовался жизни в шкуре Толстого Чарли. Он так развлекался в обличье Толстого Чарли, что даже спрашивал себя, и как раньше до такого не додумался. А ведь это гораздо веселее, чем бочка мартышек[3].

Больше всего в «бытности Толстым Чарли» Пауку нравилась Рози.

До сих пор Паук считал женщин более-менее взаимозаменяемыми. Им не называют настоящего имени и не дают адреса, во всяком случае, того места, где собираются задержаться больше недели, ну разве что телефон одноразового мобильного. Женщины были забавой, украшением и потрясающим аксессуаром, но там, откуда они берутся, всегда есть еще. Они – как миски с гуляшом на лейте конвейера: покончив с одной, просто выбираешь следующую и ложкой накладываешь сметану.

Но Рози…

Рози отличалась от всех.

Он не мог бы сказать, чем и как. Раз за разом пытался определить, почему она такая особенная, но тщетно. Когда она была рядом, он чувствовал себя иначе, словно видя себя ее глазами, становился гораздо лучшим человеком.

Пауку нравилось знать, что Рози известно, где его найти: от этого становилось спокойно на душе. Он упивался ее податливыми округлостями, тем, что миру она желала только добра, и тем, как она улыбалась. Все в Рози было замечательным, но, как начал он понемногу узнавать, оставалась одна загвоздка: ее мама. В тот самый вечер, когда за четыре тысячи миль от Лондона Толстый Чарли мучился из-за путаницы е билетами, Паук сидел в квартире мамы Рози и узнавал ее хозяйку с плохой стороны.

Он привык, что может чуточку подтолкнуть реальность: нужно просто показать ей, кто тут главный. Обычно хватало самой малости. Но он никогда не сталкивался с человеком, который так прочно укоренился бы в собственной реальности, как мама Рози.

– Кто это? – подозрительно спросила она, как только Рози с женихом переступили порог.

– Я Толстый Чарли Нанси, – сказал Паук.

– Почему он так говорит? – удивилась мама Рози. – Кто это?

– Я Толстый Чарли Нанси, ваш будущий зять, и я вам очень нравлюсь, – с полнейшей убежденностью повторил Паук.

Чуть заколебавшись, мама Рози моргнула и уставилась на него во все глаза.

– Вы, возможно, Толстый Чарли, – неуверенно сказала она. – Но вы мне не нравитесь.

– А должен бы, – улыбнулся Паук. – Я просто создан, чтобы нравиться. Мало на свете найдется людей, которые нравились бы так, как я. Правду сказать, я бесконечно всем нравлюсь. Люди сходятся на собрания, лишь бы пообсуждать, как я им нравлюсь. У меня есть несколько наград и медаль одной маленькой страны в Южной Америке, что воздает должное тому, насколько я всем нравлюсь, и моей головокружительной чудесности. Конечно, у меня их с собой нет. Все медали я держу в ящике для носков.