Инна Живетьева - Орлиная гора Страница 43

   Пробили часы на площади. Отец одернул мундир, стал суше, точно и не он только что проклинал короля и говорил о ненависти.

   – Пошли.

   Митька послушно шагнул следом. Казнь – это тоже цена нового пути Иллара.

   Полна площадь народа, застыли солдаты в оцеплении двумя рядами: чтобы не рванулись люди к помосту и чтобы досмотрели казнь до конца. Все уже готово, и осужденный стоит рядом с палачом. Митька чуть сбился, увидев: сегодня петля ждала парня немногим старше самого княжича. Серые, воробьиного цвета волосы колтуном падали на лицо, почти закрывая большой кровоподтек, разорванная по вороту рубаха открывала багровое, вспухшее плечо; темнели на штанах бурые пятна, окольцовывали щиколотки босых ног кровавые полосы. Парень чуть пошевелил спутанными руками, и Митька разглядел на рукаве нашивку: гильдия оружейников, подмастерье.

   Капитан Жан высоко поднял лист, зачитывая приказ князя Дина:

   – Ромон Даннел, подмастерье покойного ныне мастера Федера Гароха, обвиняется…

   Парень поднял голову, отбросив с лица волосы; странная, слегка виноватая улыбка держалась на его губах. Палач глянул на пленника с симпатией: не выкаблучивается, готов покаяться; сообразил, дурачок, как глупо было портить оружие. Так вот кто виновник, понял Митька, вспомнив, как позавчера ругался капитан Жан, показывая ружья с лопнувшими пружинами. Князь пообещал, что непременно найдут мерзавца. Вот и нашли – Ромона Даннела. Как звали его обычно? Ромка? Редкое имя, быть может, будущая мать услышала его от заезжего купца, какие бывают в Кареле. Наверное, решила: с таким именем у сына будет больше удачи. А он взял и разменял ее на несколько ружей.

   – Сказать что хочешь? – дружелюбно спросил палач. Приговор объявлен, казнь состоится обязательно. И все же есть право у палача обратиться к осужденному, ибо только от ловкости заплечных дел мастера зависит, будет ли смерть быстрой.

   – Хочу, – улыбка еще больше стала виноватой. Подмастерье повернулся туда, где за зелеными мундирами колыхалась толпа. – Прощенья хочу попросить у вас, люди. Не много я успел, не придумал что похитрее, чтобы не стреляли из карельских ружей в солдат короля нашего.

   Размахнулся коротко палач, ударил парня в лицо. Оружейник устоял, только сплюнул на доски кровавую слюну.

   Ударили барабаны. И пока грохот их не перешел в сдержанный гул, Митька думал: что знает этот Ромон Даннел о короле и мятежниках? О торговых путях через Миллред и дань, выплачиваемую королю Ладдара Далиду? О портах Вольного союза и воинах Роддара? О двух путях Иллара – или через войну и расширение земель, или к централизации власти? Тут, в маленьком городишке, далеко от столицы. Скорее всего – очень мало. А о том, как отражается огонь в медной миске с яблоками, как вьется золотая нить в руках Анхелины, поблескивает игла в пальцах королевы и как серьезно умеет разговаривать Эдвин с маленьким княжичем – и вовсе ничего. Так почему же он так верен королю? Почему? Или это просто месть за сотни убитых в Кареле?

   Обвисло тело на веревке. Замолчали барабаны, сменились приглушенным женским плачем. Добавилась к цене за новый, сильный Иллар еще одна смерть – шестнадцатилетнего Ромона Даннела, подмастерья оружейника из города Карель.

   Размеренно катились дни, все приближая отъезд короля. С утра Темка с тайным облегчением уезжал из дома. Целый день проводил во дворце. Учеба перемежалась срочными поручениями, и все бы нормально, если бы не Марик под боком. К вечеру рождалась тревога, и Темка спешил домой. Вглядывался с немым вопросом в открывавшего дверь слугу: не раздался ли в комнате капитана выстрел? Но пока Росс-покровитель удерживал Александера.

   Оставалось пять дней до отъезда, когда утром коннетабль встретил Темку словами:

   – Тебя ждет король.

   Сказано было очень сухо. Но не это больше взволновало, а взгляд Марика – презрительно-торжествующий. Вины за собой Темка не знал, случись что с отцом, так даже такая сволочь, как Лесс, не будет радоваться. Остается – Митька.

   Адъютант пропустил сразу, кивнул на золоченые двери, за которыми скрывался огромный кабинет короля.

   Темка прошел по пурпурному ковру мимо портретов золотых князей – двух не было, на их местах темнело дерево, подчеркивая пустоту; мимо высоких часов, подаренных еще королю Горию, и стойки с мечами. Остановился у дубового стола. Король сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво смотрел на миниатюру на фарфоровой пластине. Темка уже знал: там изображена принцесса Анхелина.

   – Сядь, – велел Эдвин, перебив приветствие.

   Темке доводилось сидеть в присутствии короля, но сейчас он опустился на краешек стула, как деревянный.

   – Я видел у тебя нож, который показался мне знакомым. Покажи.

   Легко было догадаться, какой именно нужен Эдвину. Клинок легко выскользнул из ножен. Да, если бы княжича хоть раз обыскала королевская охрана – долго бы пришлось объясняться, откуда у него оружие с мятежным гербом. Мама права: носить сейчас Митькин подарок – безумие, но спрятать Темке казалось подлостью.

   – Понятно, – король подержал нож, внимательно рассматривая герб, и положил перед княжичем. – У Дина-младшего есть твой?

   – Да.

   – Я хочу услышать всю правду о службе в гарнизонах. В первую очередь – об отношениях Эмитрия со своим капитаном. Князь Торн докладывал мне о письме из Северного Зуба про вооружение Дина. Меня интересует не это, а сам княжич. О чем вы беседовали, что планировали – до того и после, как узнали про мятеж. Как вел себя Эмитрий в Песках. В общем, все, что ты знаешь о побратиме.

   Темка поднялся.

   – Простите, Ваше Величество, это приказ, – он невольно сделал паузу перед дерзкими словами, – или просьба?

   Эдвин посмотрел на княжича с любопытством.

   – Если я скажу, что приказ?

   – Тогда вам придется арестовать меня. Княжич Дин имеет право сохранить в тайне то, что он не желал бы рассказать сам. А раз так – то и я не смогу поведать вам всего.

   – Что же. Ты уже рассказал немало. Я теперь знаю, какого побратима выбрал себе Эмитрий. Сядь, Артемий. Считай это просьбой. И не думай, что я желаю Мите зла.

   Король так по-домашнему произнес: «Митя», что Темка послушно опустился на стул. Он понял, что именно расскажет: как друг не ушел из крепости, как он говорил о летописцах и искал правду в старых свитках. И как Митька не боялся, чувствуя у горла нож, и про метнувшийся в глазах страх при виде раскалявшегося в красных углях железа – не для него самого, для Темки.