Генри Олди - Сильные. Книга первая. Пленник железной горы Страница 44

— Говорю тебе, кровотечение. У Саб было кровотечение. И еще узкий таз. Дети с трудом выходили. Я помогла. Справилась!

— Какое у нее было кровотечение? Гипотоническое?

— Отстань!

— Преждевременная отслойка плаценты?

Дядя Сарын ждал, и зря. Светлая Айысыт как воды в рот набрала.

— А я ведь даже не врач, Ахтар. Так, нахватался по верхам… Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, уже не можешь. Ты везде и нигде. Ты умеешь, но не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно. Ты — светлая Айысыт, и тебе это нравится. Не спорь, нравится. Слышишь, храпит? Ему тоже нравится быть исполином. Я бы попросил тебя усыхать почаще, но, боюсь, уже поздно. Да ты и не станешь…

Я собрался с силами, ухватил себя за шкирку и потащил прочь. Не для твоих ушей этот разговор, Юрюн-боотур! Уши горели, но противились: ловили каждый звук. Храп Уота прервался, и я успел услышать:

— Ты прав, Сарын. Поздно.

— Жаль.

— Сам знаешь, как мы здесь выживаем.

— Выживать можно по-разному, Ахтар. Можно так, что перестаешь жить.

Тут Уот захрапел пуще прежнего.

5

Дорога в небо

(продолжение)

— Мюльдюн, что это?

Брату надоело гнать сани. Он придержал свое облако, и я на Мотыльке вырвался далеко вперед. Пришлось возвращаться. Теперь Мотылек идет легкой рысью бок о бок с Мюльдюновыми санями. Во время скачки я ничего по сторонам не замечал: все вокруг размазалось ровным слоем, так быстро мы неслись.

А сейчас замечаю.

В стене, в трех шагах от нас — вход в другое ущелье, поу̀же. Оно рассекает скальную твердь сверху донизу. А это что? Коновязь?! Из черного камня вырастают три золоченых столба, украшенные затейливой резьбой: два справа, один слева от входа. На вершине каждого — по орлу с раскрытым клювом. Орлы здо̀ровские, лучше живых! Глаза зеленью горят — точь-в-точь огоньки на нашем камельке. Или у мастера Кытая в Кузне. Или на железных колыбелях в Елю-Чёркёчёх…

— Вход. На Третье небо.

Точно! Мог бы и сам догадаться. Три столба — Третье небо, ясное дело. Выходит, два мы уже промахнули?

До следующего неба едем молча. От скуки я глазею по сторонам, хотя любоваться в Сиэги-Маган-Аартык нечем. В стенах время от времени попадаются круглые штуки — вроде мутно-белых глаз. Замуровали адьяраев-одноглазов, вот бельма наружу и торчат. Ага, четыре столба. Резьба другая, на верхушках вместо орлов — совы. Четыре сидят, а одна, живая, из ущельица вылетает. Я сразу понял: никакая это не сова. Здоровущая, с кобылу величиной, и белая-пребелая, аж глазам больно. Удаганка[33] в облике, вот это кто. Для удаганки в птицу превратиться — обычное дело.

Сова делает круг над нами, поднимает ветер могучими крыльями. Мюльдюн машет ей рукой. Узнал? Или просто из вежливости? Я на всякий случай тоже машу: рука не отвалится, а удаганке приятно будет. Сова ухает — наверное, здоровается — и уносится прочь. Вскоре она превращается в пятнышко, в едва различимую точку на солнечном круге. Вот, исчезла. Будто в солнце нырнула. Знаю, это только так чудится, но все равно жутковато. Как представишь: ой-боой, в солнце!..

Нас догоняет гонец. Не Кюн Эрбийэ, другой. Я оглядываюсь на стук копыт и вижу вихрь. В нем проступает всадник. Поравнявшись с нами, всадник придерживает коня:

— Доброй дороги!

— Доброй дороги!

— Пусть расширится…

Все, вихрь. Умчался.

— Неважно выглядишь, Юрюн.

Дядя Сарын мне сочувствовал. Сам он, кстати, тоже выглядел не ахти. Три дня застолья с Уотом мало кто осилит. Я, например, не осилил. Ближе к вечеру меня сморило. Вот только что «Уруй!» кричал — и вот уже утро. Лежу в постели, под одеялом, в окно солнышко заглядывает. На щеке — щекотное тепло. То-то Уот, небось, потешался, когда я прямо за столом свалился! Хорошо, что я не слышал…

Уот, кстати, ночью уехал. Исчез по-тихому, ни с кем не попрощался. Мы на двор вышли — ни адьярая, ни арангаса. Ой, счастье привалило!

— А вы как новенький, дядя Сарын.

Мы сидели на бревне. Ну, на том самом, только вместо ночи — день, а вместо светлой Айысыт — я. Хлебали из туесков простоквашу с тертой клюквой. Баранчай принес, здоровье поправить.

— Честный парень, — дядя Сарын кисло ухмыльнулся. — Учись врать, дружок, пригодится. Надеюсь, этот подземный балбес теперь нескоро объявится.

— А вы ему правда дочку в жены обещали?

Скверный вопрос. Обидный. Все три дня он у меня на языке вертелся. Я крепился. Не задавать же его при Уоте?

— Правда, — вздохнул Сарын-тойон. — Сглупил. Уот тогда получше был. Усыхал чаще, мы с ним встречались, разговаривали. Я ему на дудке играл. Он, когда усохший, славный парень. А сейчас — сам видишь…

— А как он узнал, что у вас дочка родилась?

— Учуял.

— Как это — учуял?

— Как звери чуют.

— По запаху?!

— И по запаху тоже. Роды он учуял. А я еще к Ахтар воззвал, она явилась… Такое далеко слыхать. Когда Уот — боотур, у него ума мышь наплакала. Зато все чует, все слышит.

Ну да, верно: светлая Айысыт дядю Сарына услышала, а Уот чем хуже? Она — за три неба, он — из-под земли. Это я понимаю.

— Дядя Сарын, а вот вы говорили: сила есть — ума не надо…

— Запомнил? Молодец.

— Это и у адьяраев, и у айыы?

— Скажем проще: это у боотуров.

— Кроме силы у нас ведь еще… Ну, всякое есть, верно? Уот роды учуял, а я стреляю здо̀рово. Ворону в глаз — бац! Это ведь не сила, это меткость?

— Продолжай.

— А нельзя так, чтобы и сила, и чутье, и меткость, и умным остаться?

Мог бы, надавал бы себе по шее. Знаете, как дядя Сарын огорчился?

— Ну ты бьешь! Ну ты и бьешь, Юрюн-боотур! В самую мякотку! Ах, если бы! Увы, дружок, не получается. Мы ведь именно этого и хотели. Просто забыли, дурачьё: за все приходится платить. Тебе ведь нравится быть боотуром? Страшная это штука: нравится…

Ничегошеньки я не понял, чего они хотели, и кто такие «мы». А переспросить постеснялся. Нет — значит, нет. Буду расширяться, только когда очень уж приспичит, и усыхать поскорее. Дядя Сарын дурного не посоветует. А то сделаюсь как Уот: однорукий, одноногий, одноглазый, а тупой — ужас! Семью, правда, любит, родственников…

— Есть еще такая штука, — он подслушал мои мысли. — Называется сила воли. На нее одна надежда. Взять, к примеру, твоего брата Мюльдюна…

— Эй, Юрюн!

— Чего?

В кои-то веки Мюльдюн меня сам окликнул. Случилось что? Я завертел головой: на всем видимом пространстве Сиэги-Маган-Аартык царило спокойствие.