Евгений Лукин - Катали мы ваше солнце Страница 44

– Зачем, Завид Хотеныч?..

– Перво-наперво чтобы и ночью было посветлее. Греть месяц – не грел, а вот светить – светил. А опричь [77] того дни он показывал. Скажем, тоненькая луна, лучковая, а рожки держит влево – стало быть, самое начало месяца. На другую ночь она уже потолще… Ну и так далее.

– Да как же это они так делали, Завид Хотеныч?.. – вылупив глаза, потрясенно молвил Кудыка.

Розмысл усмехнулся уголком длинного рта.

– Это что! – сказал он с горечью. – Они ведь еще и погоду на завтра им обозначали! Скажем, запустили месяц вниз рогами – значит, собираются калить солнышко пожарче, а вверх рогами – стало быть, наоборот, одевайся потеплее… Или так: рога вверх, но нижний крутой, а верхний отлогий – почитай, вся первая половина месяца холодной намечена… Много, много было отличий. Крутые рога, пологие… Яркая луна, тусклая… А как делали?.. Никто не знает, Кудыка. Тайна сия утеряна.

Кудыка инда на прислон спиной откинулся – до того обмяк. Верно говорят: не всяко зелье горстью – иное и щепотью… Розмысл же снова нахмурился, кашлянул деловито и, подойдя к столу, взял новенькую книгу в обтянутых кожей крышках с блестящими коваными застежками.

– На вот, – сказал. – На досуге изучишь. Держи под замком, в руки никому не давай. Недавно с греческого переложили… Разберешься – отправлю по Вытекле с греками кидало ладить. Бери и ступай.

Кудыка вскочил, с бережением принял книгу и, не чуя под собой ног, покинул клеть розмысла…

И сразу очутился посреди целой толпы, вертлявых смуглых греков. Вообще, как успел приметить бывший древорез, заморских гостей в Нави было куда больше, нежели наверху. Кишмя кишели. Собирались по двое, по трое у двери розмысла, поджидали Завида Хотеныча, стрекотали по-беличьи, цокали языками, вскидывали плечи, глаза закатывали. Вот и сейчас… Розмысл при виде их обычно хмурился, но всегда приглашал в клеть и беседовал долго, обстоятельно… Кое-кого из греков бывший древорез знал еще в прежней жизни.

– А, Кудика! Здорово-здорово!.. Ти как? Не сотник пока?..

Тот кое-как совладал с языком и робко отшутился. Отойдя подальше не утерпел, разъял тугие застежки и, открыв книгу, разобрал на первой странице:

«Катапульта [78], сиречь кидало. Примерное описание».

Подивился мудрости, застегнул кожаные крышки и заторопился к себе, в жилую клеть. Чернавы дома почему-то не было, хотя вроде пересмена у раскладчиц давно прошла. Заперев книгу в сундук, вернулся на вторую заставу, где нашел осунувшийся слегка бурдючок и хмельного Ухмыла в обществе двух катал с соседнего оцепа. Помялся, не зная, с чего начать. И так вон уже грамотеем дразнят, а тут еще, пожалуй, и завидовать начнут…

– Слышь, Ухмыл, а что это греки вокруг розмысла так и вьются? – заехал он околицей.

Тот немедля налил до краев берестяной стакан и вручил Кудыке.

– А медом намазано – вот и вьются, – пояснил он. – Снасти новые ладят. Мы им – лес, они нам – снасти. Сказывают вон, еще одно кидало собирать будут… То есть, знамо дело, не здесь, не на Теплынь-озере, а подале, на востоке…

Услышав про кидало (то бишь, катапульту по-гречески) Кудыка навострил уши.

– А мы-то сами что ж? Изладить не можем?

– Кидало? Не-ет, брат… Без греков нам такого не осилить… Я слыхал, они вон даже варягам кидало чинить помогали…

– А нам-то еще одно зачем?

– Откуда ж мне знать? – сказал Ухмыл. – На всякий случай, не иначе… Ты лучше скажи, зачем тебя розмысл звал? Небось, выспрашивал, часто ли винцом пробавляемся?..

Податься было некуда, пришлось признаться, что не катала он больше, а наладчик. Про книгу с коваными застежками Кудыка, правда, умолчал.

– И впрямь, что ли? – возрадовался Ухмыл. – А я-то думаю: что это у меня кончик носа чешется бесперечь?.. Денежка есть? Тогда дуй наверх еще за одним бурдючком!.. Сейчас мы тебя хвалить будем!.. Слышь, братие? Кудыка-то наш! Без году неделя, а уже в наладчики попал!..

Главные ворота с башенками распахнули настежь, и крепкая караковая лошадка, вся наструнясь, вовлекла по зеленой весенней травке на широкий боярский двор обитые кожей княжьи сани. Езда волоком вообще считалась у берендеев почетнее езды на колесах, да и трясло меньше. В торжественных случаях езживали в санях и летом, особливо кто поименитей. Князюшка теплынский Столпосвят, известный скромностью, предпочитал седельце да чепрак, но уж ежели и он по весеннему времени в санках пожаловал, да еще и в собольей шубе, то, стало быть, случай выдался самый что ни на есть торжественный.

В высоком боярском тереме все от сенных девок до последнего приспешника вмиг уразумели: сватать прибыл. Третий уж день шушукалась челядь о чудесном извлечении из-под земли бабьего любимца Докуки, посаженного, сказывают, до времени в погреба под охрану двух храбров – Чурилы да младого Нахалка.

Отстранив холопьев, князюшка сам выбрался из саней, и сразу же был неприятно озадачен сияющей рожей боярина. Насколько Столпосвят знал, Блуд Чадович сильно огорчался предстоящим браком своей племянницы, так что вид ему сейчас полагалось иметь угрюмый.

– Почто ликуешь? – грозно уронив дремучие брови, негромко вопросил князюшка.

Боярин попробовал скорбно скукожить личико – не вышло. Подался устами к княжьему уху и что-то зашептал, шевеля брадою.

Дремучие брови изумленно вздыбились.

– Да что ты?! – Князюшка резко повернулся и, страшно выкатив воловьи глазищи, стиснул боярину локоть. – С чего бы это его так?..

Блуд Чадович беспомощно развел длинные расшитые тесьмой рукава.

– Хвоста, видать, напужался… Племянница, почитай, второй день ревмя ревет…

Князь нахмурился и взглянул искоса на многоцветный переплет косящатого оконца. Верно, подвывали… Причем в несколько голосов. Вообще девичьи лица не в пример боярскому исполнены были самого искреннего горя.

– Ну, смотри, Блуд… – тихо, с угрозой молвил князюшка. – Ежели прознаю, что это ты ему всю снасть отбил…

– Княже!.. – Боярин инда отпрянул, услышав такой попрек. Подсучил долгие рукава, клятвенно воздел длани. Хотел было и личико запрокинуть, да бычья шея не позволила. – Солнышко свидетель, – побожился он со слезой, – напраслину мыслишь!..

– А кроме солнышка? – сурово спросил князь.

– Прикажи – за Лютом Незнамычем пошлю…

– А и прикажу, – омрачив чело недоброй думою, испроговорил Столпосвят. – Веди в хоромы, боярин, будем совет держать…

Оба взошли на высокое резное крыльцо и скрылись в сенях. Челядь переглядывалась украдкой да облизывала губы, не смея явно шептаться. Всяк понимал: попади сейчас боярин в опалу – дворне тоже не поздоровится.

Стремительным, как перед битвою, шагом войдя в горницу, Столпосвят шумно сел на стулец греческой работы, бросил кисти больших рук на широко расставленные колени и замер, недоуменно заломив мохнатую бровь.