Эрик Ластбадер - Дай-сан Страница 44

— Это мучение, чистое мучение!

— Да, я знаю. Но не забывай…

— Я даже мысли не допускаю, что ты дашь мне забыть!

— Не дать забыть — это именно то, что я должен тебе дать.

— Дать мне? — прошипел Никуму. — Ты — ничто, без меня ты — пустое место!

— История мне уже вынесла свой приговор. Твоя борьба…

— Но ты этим не удовлетворился.

— Как и ты, — спокойно заметил человек со шрамами.

Лицо Никуму исказилось.

— Не припоминаю я что-то, чтобы просил тебя быть моей совестью, когда вызывал тебя…

— Хочешь сказать, что тогда между нами было какое-то взаимопонимание? Чепуха!

Его голос вдруг изменился, наполнив комнату холодом.

— Не считая призвания, все пойдет своим чередом.

— Конечно, — воскликнул Никуму, — и поэтому он поддерживает тебя в таком виде!

Он сделал яростный выпад, потянувшись скрюченными пальцами к горлу собеседника.

Ронин, затаившийся в темной нише у винтовой лестницы, напрягся. Потом вжался, ошеломленный, в холодную каменную стену, с трудом подавляя возглас изумления. Метнувшаяся вперед рука Никуму прошла сквозь тело человека со шрамами, словно он был соткан из дыма.

— Ребячество.

Другой отступил на шаг. Никуму остался на месте. Рука безвольно упала, и он вцепился в край стола, словно его не держали ноги.

— Он слишком могущественен, — прошептал Никуму, словно испуганный ребёнок.

— У него есть только то, чем ты сам наделяешь его, Никуму.

— Я не настолько силен. Ты был сильнее меня. Я вряд ли смогу победить.

Человек со шрамами отвернулся, как бы давая понять, что слова Никуму горько разочаровали его. Потом он резко поднял голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Никуму с искаженным мукой лицом не обращал на него внимания.

Внезапно, словно приняв какое-то решение, человек со шрамами сорвался с места и прошел к стеклянному ящику в медном переплете, откуда извлек три маски, одну за другой. Ронина это удивило. То ли это действительно был бестелесный призрак, то ли выпад Никуму был просто иллюзией, игрой света.

— Пора начинать ногаку, Никуму. Пьесу ты знаешь.

Человек со шрамами надел маску, превратившись в пожилого человека вполне заурядной внешности, эдакого доброго дядюшки.

— Тоши, священник, — объявил он, передавая Никуму вторую маску.

Никуму медленно водрузил маску на голову.

— Рейшо, воин, — сказал Тоши.

Третья маска осталась на крышке стеклянного ящика, и, глядя на эту блестящую на свету личину, Ронин понял, что каким-то непостижимым образом человек со шрамами услышал его. Понял он и то, для кого предназначена эта маска.

Когда человек со шрамами увлек Никуму-Рейшо подальше от ящика, Ронин безмолвно прошел через комнату и надел маску. Тоши обернулся.

— Смотрите! — вскричал он. — Господин Рейшо, смотрите, кто к нам пришел!

Рейшо резко развернулся.

— Цукигамо!

Доносившиеся из-под маски звуки оживали богатыми обертонами. Благодаря акустике открытого помещения создавался эффект амфитеатра, и голос звучал отчетливо, без лишнего напряжения.

Теперь все трое стали участниками ногаку.

— Я предупреждал вас! — продолжал Тоши, указывая на Цукигамо. — Это он повинен в странной болезни, истощающей вас и лишающей сил!

Его тело как будто само исполняло отточенные обрядовые движения.

— Нет, — отозвался Рейшо глухим голосом. — Причина — во мне.

— Нет, господин, вы заблуждаетесь, — возразил Тоши, склоняясь перед Рейшо. — Взгляните еще раз. Это Цукигамо, огромный паук. Вы — великий воитель, но сможет ли воин, даже такой, как вы, одолеть зло, настолько могущественное?

— Не знаю, священник, но твои слова дают мне надежду. Может быть, одолев Цукигамо, я сумею тогда одолеть и себя самого.

Рейшо медленно танцевал, вынимая из ножен огромный меч. Согнув колени, он поднял клинок вертикально. Маска его разделилась на две половины. И теперь Цукигамо увидел, что это как бы половины двух разных лиц, словно маска отражала состояние человека, в душе которого происходит мучительная борьба. Борьба с самим собой.

— Достанет ли господину мудрости отложить эту битву? — льстивым голосом осведомился Тоши.

— Что ты хочешь сказать, священник? — Рейшо остановился. — Это будет последняя битва. Не на жизнь, а на смерть.

— Не на жизнь, а на смерть, господин, — согласился Тоши, пританцовывая вокруг Рейшо. — А для чего? Цукигамо могуч, а вы теперь слабы. Битва с вами сейчас отвечает единственно его целям.

— Да, возможно, ты прав.

— Конечно, господин.

Меч поднялся.

— Но я — воин Рейшо. Я — буджун. Я должен сражаться!

Цукигамо двинулся вперед, в круг яркого света от пляшущего огня.

— Ага! — вскричал Тоши, занося изогнутый клинок. — Теперь у меня хватит сил уничтожить тебя!

Клинок опускался, нацеленный Рейшо в бок.

— Я долго служил Цукигамо, и все ради этого мига. Ради мгновения могущества!

Рейшо развернулся, сверкнул его меч.

— Предатель!

Его меч пронзил сердце Тоши.

Не прерывая движения, Рейшо повернулся к своему заклятому врагу — Цукигамо — и бросился на него. Тот стремительно выхватил меч и отразил первый удар разъяренного воина.

Не произнося ни слова, лишь покрякивая и резко дыша под масками, странным образом искажающими звуки, они обменивались мощными ударами и уворачивались от выпадов друг друга.

Оба были искусными воинами, мастерами боя.

Они не разбрасывались в движениях, не передвигались по залу. Бой проходил на пятачке радиусом метра в три, не больше.

Двое великолепных бойцов, они сражались, словно зеркальные отражения, словно два воплощения одного человека. Они были равны по силам, и поединок их удивительным образом напоминал сложный танец. Ронину вспомнился финал ногаку в Асакусе. Подобно тому, как актер, исполнявший роль богини, излил на сцену свое совершенное мастерство, так и эти два воина — два актера — переполнили сцену Ханеды своим искусством.

Лязг металла стал для них музыкой, резкие вдохи и выдохи определяли ритм их затейливых движений. Напряжение мышц. Тела, блестящие от пота. Глаза, отмеряющие расстояние, мгновенно оценивающие направления ударов. Воспламененные нервы. Стремительные броски.

Воздух в комнате помутнел. Вращающиеся клинки слились в белые сверкающие круги. Казалось, что оба бойца заключены во взвихренную сферу из смертоносного стекла, в кровавое чрево схватки, из которой живым выйдет только один.

И в этой неистовой пляске клинков к Цукигамо пришло понимание. Он не сам выбирал свой путь. Выбор был определен. Если бы это зависело от него, он бы, наверное, выбрал иную дорогу. И все же никто за него не решал. Он сам пошел по пути, который теперь обернулся сценой из ногаку. Только ногаку было настоящим… и убитый актер не поднимется в конце пьесы. Надо что-то придумать, пока не пролилась кровь. Надо остановить это кошмарное представление. Где он, человек со шрамами, который почуял присутствие Ронина в Ханеде и даже выбрал для него роль в ногаку: Цукигамо, заглавный персонаж?