Марина Дяченко - Авантюрист Страница 45

Служанка, подавшая мне выпить, казалась несчастной и изможденной. Уже расплачиваясь, я невольно взглянул ей в лицо – и не поверил глазам. Прошло чуть больше полугода; женщина, походившая прежде на тугое яблоко, смахивала теперь на помятый моченый помидор. Странно, что она не узнала меня сразу же; в какой-то момент я испугался, что и сам трагически изменился за эти полгода – но почти срезу же понял, что бедная женщина попросту не смотрит на лица посетителей. Испуганно опускает глаза.

– Тиса, – позвал я негромко.

Тиса Матрасница содрогнулась. Встретилась со Мной глазами; побледнела и закусила губу.

– Несладко? – спросил я одними губами. Она отвернулась:

– Так и вам… несладко, думаю. Про разбойника-то слыхали… что с ним сделалось. В нужнике, говорят, утонул…

– А мне сказали – в луже, – сказал я разочарованно. Она всхлипнула; мне потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение.

– Тиса… не хнычь. Дело есть.

За время, прошедшее после приговора, она успела перепробовать множество занятий. Репутация доступной женщины сыграла с ней злую шутку – все, к кому она только не нанималась, будь то лавочник, разносчик или мясник, считали себя вправе попользоваться ею, как своей собственностью; между тем приговор Судьи оставался в силе, и ласки любого мужчины, как и следовало ожидать, причиняли ей страдания. Она не могла удержаться ни на одном месте – каждый новый хозяин вскоре выгонял ее, потому что, ополоумев от боли, она вела себя с ним недостаточно нежно. Наконец, она прибилась в трактир у дороги – здесь всем распоряжалась грозная хозяйка, а муж ее был подкаблучником, слабым, к тому же, и по мужской части.

Тиса жила в относительном довольстве – если не принимать во внимание жесткий тюфяк, скудную еду и притеснения трактирщицы; впрочем, больше всего Тиса страдала именно из-за своего вынужденного целомудрия. О чем мне, как товарищу по несчастью, и поведала.

Мне стоило трудов сдержать охватившую меня лихорадку. Сегодня ночью, и не позже, предстояло окончательно разобраться, где кончается власть и где начинается сила. Как там говорила в свое время бедная Тиса? «Проверить, есть ли призраку власть»?

Я рассказал ей о могущественном маге, который с легкостью может избавить от приговора Судьи, и в пример привел Кливи; глаза Матрасницы раскрылись, на минуту приобретя прежнюю голубизну, глубину и наивность. О том, что Кливи в конце концов угодил на каторгу, я ей рассказывать не стал; о себе сказал мимоходом, что, конечно же, годовщину Судной ночи я отпраздную в компании друзей, и ничего со мной не случится. Матрасница уже глотала слезы, готовая умолять меня о милости – когда я сам предложил ей испытание. Волшебник-де дал мне магическую вещь, и она, вполне возможно, защитит от приговора того, кто ее носит; Тиса часто задышала и дрожащим голосом согласилась.

Тем временем трактирщица, недовольная, уже сверкала глазами с порога кухни; нерадивая служанка, заболтавшаяся с посетителем, втянула голову в плечи и шмыгнула прочь, как мышка. Я судорожно сжал под столом и без того стиснутые пальцы.

…Естественно было бы, если бы на роль «испытателя» решился я сам; при одной мысли об этом мне делалось дурно. Не то чтобы я был столь щепетилен – но Тиса Матрасница…

Я уныло сидел за столиком, и, вольно или не вольно, но на память мне пришли все женщины, вызывавшие когда-либо мой интерес. Вспоминая их одну за другой, я не мог не признать, что обладаю хорошим вкусом. Все, кого я когда-либо любил, были исключительно пикантны.

Побочным эффектом моих воспоминаний стала незапланированная реакция плоти: я вспомнил, что вот уже полгода не прикасался к женщине.

А вместе с тем бок о бок со мной путешествует моя законная жена.

После ужина Танталь сообщила, будто бы небрежно:

– Ночуем по-королевски. Я заставила Бариана раскошелиться. Снял, вообрази, три первоклассных комнаты! Кстати, я давно хотела поговорить с Динкой, мне ей надо кое-что… ты видишь, она ревнует.

Я прекрасно понимал, что дело на в Динкиной ревности. Танталь хотела, чтобы у нас с женой наконец-то был достойный ночлег.

Дело близилось к ночи. Алана давно поднялась в номер, а я все сидел за столиком, и пальцы мои нервно теребили серебряную булавку. Постоялый двор притих, и удалилась на покой грозная хозяйка – когда Тиса, дрожащая, с лихорадочно горящими щеками, сообщила мне, что «обо всем договорено».

Слава Небу. Бедняга не разучилась еще привлекать мужчин; глядя в ее горящие глаза, я на секунду испугался-а удастся ли получить булавку назад?! В случае удачи, разумеется. А что, если она откажется отдать магическую вещь по доброй воле, ведь, как мы знаем, ни властью, ни даже грубой силой булавку с носителя не снять…

– Как же в постели-то, куда прицепить ее? – поинтересовалась практичная Матрасница, вертя в пальцах подарок Дамира. – Больно здоровая…

– Твои заботы, – сказал я ласково, – УЧТИ только – если потеряешь, господин маг сам за ней явится, так что береги…

Тиса вздрогнула и судорожно сглотнула слюну.

Алана стояла у окна и смотрела на изморозь. Я тихонько позвал ее; обернувшееся ко мне лицо на мгновение напомнило мне холодную переднюю Чонотаксова дома – то же детское, обиженное выражение…

– Ты чем-то огорчена? Она покачала головой:

– Нет… Но вот узоры на стекле. Я смотрю… странно. Иногда мне кажется, что я не в комнате стою, а снаружи, и заглядываю в окно, а там…

Она замолчала.

– Что там? – спросил я, подбрасывая топлива в камин.

– А там смотрит человек, – пробормотала Алана, глядя в заиндевевшее стекло. – Улыбается… Это Черно. Он на нас смотрит.

– Ерунда, – отозвался я не очень уверено. – Зачем же тогда весь маскарад? Мы ведь далеко уехали, страшно далеко, он не дотянется…

– Разве? – печально удивилась Алана.

Я вспомнил, как рука Черно Да Скоро дотягивалась до меня в самом городе. Правда, тогда при мне был коварный замшевый мешочек…

– У него нет над нами власти, – сказал я твердо, как только мог.

– Пусть Танталь с ним не ходит, – попросила Алана жалобно.

Лицо ее разом сделалось белым, будто снег за окном; с трудом оторвавшись от подоконника, она устало побрела к кровати, опустилась на край, и в свете камина я разглядел, что глаза у нее влажные.

– Что ты… Она не пойдет. Она и так не пойдет, не собирается, но если ты хочешь – я ей скажу…

– Пусть не ходит, – пальцы Аланы комкали уголок простыни. – Пусть… не надо. Там страшно… Мне все время кажется, что я еще не вернулась. Что я там… останусь…

– Алана, что ты!..

Я сел рядом. Обнял дрожащие плечи. Погладил спутавшиеся волосы:

– Что ты, мы тебя больше не отпустим… Туда. И вообще никуда, мы будем вместе… Мы…

Она пахла ребенком. Она и была ребенок, усталый, напуганный, ослабевший; нежно бормоча, успокоительно поглаживая, я потихоньку снимал с нее одежду, а собственная плоть моя рвалась из оков, колотила в уши бешеными толчками крови, подхлестывала и торопила, в то время как торопиться было ну никак нельзя…

– Мы будем вместе… всегда… всю жизнь… я… тебя…

Внизу померещился шум. Алана моментально напряглась, прислушиваясь; я умолял ее успокоится и обо всем забыть, когда в дверь нашего уютного, для супругов приспособленного номера грубо заколотила чья-то крепкая рука.

Так.

Я сжал зубы, нашарил в углу шпагу, накинул куртку на голос тело и подступил к двери; кто бы ни был негодяй, потревоживший нас в такой момент – но наказание ему предстояло серьезное.

Кулак колотил, не переставая; Алана прикрылась одеялом и задернула полог. Я рывком распахнул дверь.

Она стояла на пороге со свечкой в руках, в ночной сорочке, ни дать ни взять привидение. Я открыл было рот – но осекся.

– А я поверила, – горько сказала Тина по кличке Матрасница. – А я… дура… уж совсем поверила…

И швырнула к моим ногам тускло звякнувший предмет. Большую серебряную булавку.

Лицо Тины перекошено было от боли. Нижняя губа вспухла, прокушенная, и на подбородке лежали две кровяных дорожки.

…А «испытателем» был Фантин.

Приключение стало известным всей труппе, хотя Фантин рассказал только Мухе, а тот только Бариану, а тот только Танталь, а та одному лишь мне. Как узнала Динка – ума не приложу; что до Аланы, то она снова впала в апатию, и я грыз губы, проклиная все на свете,желая и не умея вырвать ее из власти потустороннего бреда.

По словам Фантина, ему легко удалось сговориться с симпатичной служанкой о взаимных ласках, и совершенно бесплатно; вероятно, этот толстяк с лицом злодея не пользовался успехом у женщин, и потому возможное приключение взволновало его и возвысило в собственных глазах. Служанка затащила его в комнату под лестницей, и была податлива и мила – пока дело не дошло до дела, и тут красавицу словно подменили. Жаркий поцелуй сменился вдруг сдавленным воплем, дамочка принялась выдираться, как дикая кошка, и это было тем более удивительно, что идея ночного похождения принадлежала, в общем-то, ей.