Лекарства Фронтира (СИ) - Мясоедов Владимир Михайлович Страница 45

Сам Ерафим подозревал, что еще полгода-год, чтобы окончательно с бардаком послевоенным разобраться, и услали бы этого архиерея если и не в помиральный скит к предыдущему главе Охранки, то просто в медвежий угол. Заигрался Акакий со своими сделками да интригами, слишком сблизился с парочкой боярских фамилий…

И, конечно же, Олег.

Сначала та история с подставным договором, ударившая по репутации и финансово, потом публичное сожжение, да еще и на радость язычникам, прямо у безбожников на глазах, его покровителя и наставника, засунутого в бревенчатый сруб, а под конец вскрывшиеся переговоры с опальным и ныне покойным боярином! И всюду был Коробейников, особенно в последнем случае, на весь Петербург прогремевшем, буквально разрушая жизнь и планы амбициозного архиерея. В такой ситуации даже куда более отходчивый человек закусит удила, а уж начисто лишенный добродетели прощения, мстительный до неприличия отец Акакий… В этом плане решение атаковать первым было для Коробейникова не столько злопамятностью в адрес своего обидчика, сколько банальной предосторожностью, жаждой жить не оглядываясь. Или оглядываясь чуточку меньше, чем обычно.

Акакия ведь не остановили бы приказы ни патриарха, ни самого императора, не убоялся бы он и гнева Саввы. Не тогда, когда пришла бы из Москвы разнарядка на его смещение, уже предопределенное, но которого он все еще надеялся избежать. Ерафим, вот, о той разнарядке знал по старым связям, узнал бы и Акакий. А узнав, сделал бы все возможное, чтобы испортить жизнь и посмертие всем сколь-либо причастным к его бедам, в числе которых Коробейников был в первой пятерке, а также единственным, находящимся в относительной досягаемости. Тогда он бы не стал интриговать с использованием "неосмотрительно" покалеченного, но недобитого волхва, не пытался бы построить сложную интригу, посеяв раздор в и без того не монолитных рядах язычников.

Ударил бы прямее, злее, без игр.

Олег ударил первым.

Бывший птенец белозерский прекрасно помнил того паренька никак не тянущего даже на официальный третий ранг в плане резерва. Помнил, как тот почти полные сутки держал ментальное и психическое давление тройки сработанных дознавателей. Помнил, как возросла его мощь за жалкие пару лет, превратив мясо мировой войны в земельного аристократа, элиту того государства, какое едва его не погубило. Мог ли этот мальчишка провернуть подобное, предсказать каким-то жертвенным гаданием действия Акакия, выждать момент, заручится поддержкой правильно подобранных тварей, убить и забрать себе душу того, кто убил бы его чуть позже?

Вспомнил усталое и осунувшееся от длительного допроса лицо совсем еще молодого мальчишки со смешным резервом и никакими перспективами. Вспомнил холеное лицо давно знающего себе цену архиерея, три года назад защитившего звание младшего магистра, похоронив на своем пути неисчислимую толпу тех, кто посмел ему перечить. Сравнил этих двоих, таких разных, таких непохожих, будто двух бойцовских псов посреди арены, оценил и взвесил.

О, да.

Несомненно, смог бы.

Петька Птичник вором не был уже года три как — сумел урвать свой куш, построил небольшую лавку, заимел домик и даже подумывал жениться вскоре, если опять война не ударит. Всю жизнь свою имел одну страсть — птиц. Даже без нормального обучения, на одной только воле и контроле он сумел развить мизерный свой дар, став весьма сносным звероловом, пусть и хиленьким и с узкой специализацией. Сейчас, когда у Петьки появились свободные денежки, тратил он их не на выпивку или баб, а на прикорм птицам своим, которых у него было аж полтора десятка.

Голуби, пара мелких соколиков, морская чайка и воробьи — своих друзей он ценил не за породу и редкость, а за то, что птички эти у него были, были рядом и всегда ждали его возвращения с очередного дела. А он и возвращался, порою уходя от жандармов одним лишь божьим приглядом, искренне желая ради своих друзей вернуться. Единственных друзей, которые его ни разу не кинули, не предали, не подставили, не прокатили и не нагнули, а просто ждали и ластились перышками к его пальцам. Ради такого, считал Петька, и стоило возвращаться.

Чернышонка, его последнего друга, он нашел совсем недавно, уже после отбития Владивостока у нихонцев узкоглазых, причем по чистой случайности. Черный, как сама ночь, и злющий, как жандарм на утренней смене в дождливую погоду, ворон был большим, дорогим, породистым и волшебным. Даже у побитого, измазанного в какой-то липкой дряни, со сломанным крылом, его перья прямо так и сочились черным дымком, что делало его абсолютно незаметным ночью или в сумерках, заодно позволяя видеть в темноте не хуже совы.

Петька выходил Чернышенка чудом, буквально кормя и отпаивая из ложечки, даже потратился на алхимическое зелье, которое сильно-сильно разбавил в чистой воде и давал по капле. И злобная птица, готовая глаза выцарапать кому угодно, способная клювом дворовой собаке череп пробить с одного удара, эту заботу запомнила. Петька хорошо знал, что вороны, в отличие от тех же глупеньких голубей, птицы очень умные, порою умнее многих людей. Уж точно умнее многих из тех, с кем Петька Птичник был знаком лично, убедившись в их умственной увечности, не иначе, врожденной. Он людей вообще не любил, в отличие от птиц.

Чернышенок давал гладить себя, с удовольствием купался в специальной птичьей бадейке, раз за разом возвращался к своему другу и спасителю, хотя Петька не сомневался, что если бы захотел, сумел бы улететь прочь в любой миг и не удержали бы его слабые звероловьи чары Птичника ни на миг. Птица помнила добро и не собиралась его забывать, особенно если регулярно кормить того кедровыми орешками, к которым Чернышенок был крайне неравнодушным. Петьке было не жалко для красавца этих орехов, как не жалко было их и для остальных своих друзей, но ответную благодарность Чернышенка он тоже принимал, не забывая почесать друга под клювиком.

Иногда он притаскивал оброненные монетки, причем и медные, и серебреные, и даже пару раз полновесные золотые, пусть и одна из них была сильно подпиленной. Иной раз волшебная птица притаскивала в когтях просто блестящие побрякушки, но Петька каждому подарку радовался искренне и от всей души, независимо от его ценности. Тем более, что среди пустых блестяшек попалась пара колец, серьг и даже весьма массивный браслет, увы, только позолоченный.

А недавеча как вчера, притащил Чернышонок, едва удерживая в своих удивительно сильных, как для такого размера лапах, оплавленный и смятый до почти полной неузнаваемости поповский крест, еще светящийся от остатков какого-то чародейства. Свечение погасло спустя пару часов, какие Петька держал золотую побрякушку в бочке с водой в трех улицах от своего дома, чтобы не отследили. А когда не отследили, так взял и расплавил тяжелый комок, — все-таки волшебный Чернышенок, иначе бы не поднял эту дуру, — на несколько золотых комочков поменьше. Он же не дурак, чтобы такую приметную вещицу толкать с рук!

И без того, вон, церковники так злобствуют, так всех исповедями мучают, что Степка Полежало вообще головой больной сделался, говорить перестал, только сидит, качается, руками себя обняв да хихикая, как дурачок. Дурачок и есть, мать их поповью! И попробуй только скажи этим иродам, ух, сразу всыплют епитимию, мол, блаженный Господь и так любит, так пусть радуется Степка милости божей.

Сволочи в рясах, хуже жандармов!

Ничего, Петька Птичник подождет, золото Кузьме, что под стариком Магарычем ходит, толкнет, а Чернышенку за то купит большой мешочек орешков кедровых.

И все у них будет хорошо.

Глава 13

О том, как герой проводит разведку кролем, собирает плоды древней цивилизации и бежит прочь от своих людей.

Буквально считанная пара километров пути по подземным коридорам растянулась чуть ли не на целый день, однако Олег был такой потерей времени очень доволен. Пусть бойцы его отряда слегка устали, и им пришлось принять легкие алхимические стимуляторы, чтобы вернуться к полной боеспособности, но зато регулярно встречающиеся в подземных коридорах патрули мертвецов не изменяли своего маршрута и не стягивались к людям, находящимся в древнем подземном городе, а значит, пока вторжение чужаков в Колыбель Монстров оставалось незамеченным. Ну, или замеченным, да только принимать хоть какие-то решения по выявленным нарушителям местные обитатели не спешили. Не следовало долго думать, чтобы понять: системы обороны города децентрализованы и фактически работают независимо друг от друга. Будь иначе, нападения монстров оказались бы не случайными и единичными, а массовыми и хорошо организованными. Химерологи не могли не иметь механизмов управления своими творениями, да и живым материалом, только подлежащим обработке…Собственно мародеры и притаскивали из здешних вольеров и лабораторий артефакты, при помощи которых можно было добиться беспрекословного повиновения от страшнейших хищников планеты. Причем делали они это неоднократно. А еще, если бы здесь все работало как надо, то мамонт-лич по имени Биллер не слонялся бы впустую дозором по округе, а в случае необходимости совершал бы стремительные наскоки на территорию населенного пункта, уничтожая высадившийся с летучих кораблей десант археологов. В отличии от костяных драконов он бодрствовал всегда, а потому игнорирование подобного актива представляло собой просто чудовищное расточительство. И объяснение ему могло иметься только одно — невозможность ничего изменить.