Елена Прудникова - Мост через огненную реку Страница 45

Энтони возмутился: говорить такое ему, законодателю столичных мод!

– Значит, с этого вечера ее будут носить мужчины. Что еще не носят, Агнет? Хорошо бы все ходили в кружевах – в такую погоду терпеть их не могу! Заботься о своем деле, и не надо заботиться обо мне!

Цирюльник послушно принялся укладывать уже завитые волосы, перевивая их шелковой нитью, в узлах которой блестели маленькие неправильные камешки. Энтони надел ожерелье – оно было как раз нужной длины и красиво обозначало шею. Но вот с серьгами вышла двусмысленная неувязка. Серьги в ларце были одинаковые, а мужчине полагалось носить одну длиннее, другую – короче. Строго говоря, это было необязательно, равные серьги тоже носили, но имелся тут тонкий намек на некое далеко идущее женоподобие… Энтони призадумался, снова осмотрел гардеробную и махнул рукой: в конце концов, ему не привыкать эпатировать общество. Проглотят и это.

…Подготовка к балу заняла не меньше пяти часов. На столицу уже опустились теплые сумерки, когда Энтони надел перевязь со шпагой, вскинув голову, в последний раз полюбовался собой во всем параде и легко сбежал по лестнице во двор, где ждала карета. Как хорошо после трех месяцев, проведенных в седле, откинуться на бархатные подушки и не думать о дороге, а лишь о бале – от этих мыслей сердце сладко замирало и падало куда-то в бездонную глубину…

…Спустя еще три часа он, сидя за столом в обеденной зале, честил про себя на чем свет стоит дворцовый этикет. Как полагается герою торжества, его усадили в торце длинного стола, как раз напротив королевской четы, и он весь ужин видел в тридцати футах перед собой Элизабет. Все оказалось еще хуже, чем он предполагал неделю назад: Энтони чувствовал себя как желторотый корнет, который впервые в жизни собирается навестить фургон маркитантки. Ужин тянулся нескончаемо долго, стрелки на часах, казалось, застыли навсегда. Что же дальше-то будет? Так он, пожалуй, не доживет до конца бала, испарится, как лужица на солнце. Впрочем… сейчас Элизабет на время вернется к себе, отдохнуть и переодеться… А, ладно, смелых удача любит!

Едва заметив, что королевы нет в зале, Энтони отвязался от всех, кто желал поговорить с победителем и пожать ему руку и, выйдя в боковой коридор, скользнул за портьеру, отделяющую парадную часть дворца от покоев Их Величеств. Пробежав по знакомым коридорам, он замер в малой приемной перед дверью будуара и прислушался. Само собой, королева там не одна, но кто с ней? Наконец, он различил голоса: Матильда и Каролина, доверенные служанки Элизабет, взятые ею еще из родительского дома. Эти ничему не удивятся. Да и дверь не закрыта, а лишь задернута портьерой, значит… Бейсингем откинул тяжелый шелк, вошел в будуар и быстро огляделся. Да, всего две служанки и… и она!

Энтони, не теряя времени, обнял Элизабет, прижал ее к себе и принялся жадно целовать. Матильда и Каролина, не сказав ни слова, тут же выскользнули из будуара, прикрыв за собой дверь.

– Вы с ума сошли! – сказала королева. А что еще может сказать в таком случае женщина?

– Ага! Сошел! – покорно согласился Энтони, торопливо распуская шнуровку ее корсажа. Узел затянулся, и тогда он сразу перешел к делу, повалив королеву на низкий, заваленный подушками диван. – Вы нарочно надели столько юбок, Ваше Величество, чтобы я в них заблудился?

– Вы… вы ведете себя, как жеребец! – Одной рукой Элизабет пыталась оттолкнуть его, другой торопливо откидывала юбки. – Уберите руки, это же мое платье, а не ваше, я лучше вас с ним справлюсь!

– Бык, Ваше Величество! Символ нашего дома – бык! А бык не может ждать, так уж он устроен… Благодарю вас, теперь я найду дорогу. О, как долго я об этом мечтал…

Четверть часа спустя королева, поправляя измятую юбку, сердито выговаривала ему:

– Не понимаю, что за удовольствие вот так, наспех, с налету. Вы никак не можете закончить войну, генерал. Неужели нельзя было подождать до конца праздника?

– Да конца праздника я бы умер… – теперь, получив свое, Энтони быт преисполнен смущения, граничившего с раскаянием. – Радость моя, я погибал, я ни о чем, кроме вас, думать не мог. Если я оскорбил вас, дайте мне пощечину, только не говорите, что вы этого не хотели, умоляю… Ну признайтесь, разве теперь предстоящий бал не будет для вас приятней?

– Вы невозможны, Бейсингем. – Королева уже смеялась. – Только не говорите мне, что во время похода вы хранили воздержание.

– Нет, конечно, – вздохнул Энтони. – Но то было грубое физическое желание, и только. Оно не имело ничего общего с тем голодом, который… Ваше Величество, нельзя требовать песен от умирающего с голоду соловья. А вот теперь я буду галантнейшим кавалером на балу и утонченнейшим любовником ночью. – Он картинно потянулся и, нагнувшись, снизу вверх заглянул ей в лицо. – Э-ли-за-бет! – пропел он, положив руку ей на талию.

– Ступайте вон! – сердито и в то же время смеясь, крикнула королева. – Наглый кобель, все мысли только об одном!

– Уйду, уйду! Только… назови меня по имени. Неужели за свой пыл я заслужил всего лишь «жеребца», «кобеля» и это холодное «вы»? Разве тебе было так уж плохо? Мне почему-то показалось, что ты приветствуешь такое развитие событий.

– Хорошо… – королева больше не могла бороться и рассмеялась. – Ступай, Тони. Только не вздумай целовать меня на прощанье, иначе мы так и не попадем сегодня на бал.

Когда Энтони вернулся в парадную часть дворца, бал уже начинался. По традиции, первый танец должны были вести король и королева, но Ее Величество задерживалась за туалетом, и кавалеры и дамы в ожидании разгуливали по залам. Энтони подошел к столу, налил себе легкого вина и залпом выпил, потом налил крепкого и выпил еще. Удовлетворенно вздохнул: теперь, пожалуй, можно потерпеть и до ночи. Он занялся изучением бутылок, размышляя, чем бы продолжить – и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. Бейсингем огляделся: у соседнего окна стояла женщина и, нисколько не таясь, разглядывала его, разглядывала насмешливо и всепонимающе.

О да, эту даму он знал, и еще как знал! Принцесса Эстер, собственной персоной. По укоренившемуся прозвищу, которое, кстати, придумал в свое время сам Энтони – Полковая Лошадь. Вот уж не скажешь, что припечатано неточно! Ни капли очаровательной хрупкости и трепетности, которые так ценят в женщинах настоящие мужчины. Ширококостная, крепкая, ростом немного не достает до шести футов, а весом фунтов под двести, и лицо, действительно, лошадиное: длинное, с крупным носом и большими зубами. А уж как она одевалась! В довершение всего еще в детстве принцесса Эстер, по-видимому, поняв, что недостатки внешности надо искупать оригинальностью поведения, усвоила стиль своего любимого деда, Генриха Августа, в манерах которого явственно отражалась его горячая любовь к армии.