Феликс Крес - Громбелардская легенда Страница 45

Гольд спокойно и уверенно ехал по бездорожью; Лейна давно уже потеряла представление о том, где они находятся и куда едут; с тем же успехом они могли бы кружить на одном месте.

Они часто проезжали мимо деревень — обычно довольно больших, но бедных. Крестьяне поспешно отгоняли с дороги стайки грязных ребятишек, боясь, что вопли и беготня могут досадить путешественникам. Гольд с неприязнью смотрел на этих угрюмых рабов — ибо они были и в самом деле рабами, притом самого худшего сорта. Их удавалось продать в лучшем случае вместе с деревней и землей, без земли никто бы их не купил… Лейне даже смотреть на них было противно. Летний дом дровосеков, в котором они отдыхали, был не вполне обычным; двоим одиноким мужчинам, свободным от общества женщин, а прежде всего от оравы вонючих детишек, удавалось поддерживать в нем относительный порядок — впрочем, Лейна настолько тогда устала, что даже ни на что не взглянула. Но теперь ее пугала мысль о том, что в следующий раз придется заночевать в какой-нибудь деревне.

— Под открытым небом, — коротко ответил Гольд, когда она его об этом спросила. — Будем ночевать под открытым небом, ваше благородие.

— А если пойдет дождь? — спросила она, настолько испугавшись, что даже забыла обидеться.

— Я построю шалаш, — ответил он.

Внезапно она поняла, что он над ней издевается, — и разозлилась. Он спокойно переждал вспышку ее гнева.

— Это я виноват, — наконец сказал он. — Я приучил тебя к слову «госпожа», именовал тебя «благородием», а этого делать не следовало. Мы едем в Громбелард, а ты до сих пор ведешь себя словно на приеме, устроенном каким-нибудь из великих Домов Роллайны.

Она смотрела на него, приоткрыв в бескрайнем изумлении рот.

— Смотри. — Он показал перед собой. — Видишь дорогу? Не видишь, потому что ее нет… Но вскоре мы вернемся на тракт, и тогда ты заметишь, насколько он разбит и неровен. А от громбелардской границы это будет единственный путь, соединяющий весь Шерер с Бадором, Тромбом и Рахгаром. Да, это тракт, но после перевала Стервятников от него останется лишь название. Это такая дорога, на которой лошади ломают ноги, а у повозок трескаются колеса. Впрочем, повозки могут добраться недалеко — только до Бадора. Потом уже не будет никакой дороги, только тропа… И повсюду горы, горы и горы.

— Ты… и в самом деле хочешь меня отвезти в этот Громбелард?

Он иронически улыбнулся и уже собирался ответить, но посмотрел ей в лицо… и понял, что она готова ему наконец поверить и броситься бежать. Готова кричать, драться и плакать, кусаться и пинаться, когда он ее схватит. До него дошло, что они путешествуют столь спокойно исключительно потому, что дартанская красотка до сих пор считает, будто ее похитили из-за ее красоты. Она искренне верила в существование некоего прекрасного дома, где она окажется уже завтра, самое позднее послезавтра вечером, и будет там пребывать в роскошном плену, словно принцесса из дартанской легенды. Окруженная слугами, обожаемая, желанная… Жестокий похититель-разбойник превратится в элегантно одетого мужчину, который будет настоящим зверем в спальне… Гольд едва не разразился хохотом; он даже представить себе не мог, что на свете существуют столь глупые и праздные женщины! Ведь история Байлея, в которую она не захотела поверить, была простой сермяжной правдой, в отличие от того, что вообразила себе ее благородие А. Б. Д. Лейна!

Наконец он осознал, что оказался на распутье: либо он в очередной раз подтвердит, что они едут на помощь Байлею, и тогда ему придется везти ее связанной и с кляпом во рту, либо же начнет в конце концов врать.

— Прости меня, ваше благородие, — сказал он, отводя взгляд. — Я боялся сказать тебе правду, ибо нас ждет еще довольно долгий путь… Ты обещаешь мне, что, если я скажу, куда мы едем, ты не попытаешься сбежать?

Он не был готов к столь живой реакции. Щеки девушки порозовели, и ему показалось, что он почти слышит, как сильнее забилось ее сердце.

— Я подумаю, — сдавленно ответила она. — Это будет зависеть от того, что ты скажешь…

Он на мгновение закрыл глаза, а потом начал нести неслыханную чушь, которую его пленница хотела услышать во что бы то ни стало.

4

Байлей перепрыгнул через узкий, уходящий в пропасть ручей и остановился перед тем, что Охотница назвала «хижиной». Он видел деревянную стену с дверью и кривым окном, закрывавшую, как ему казалось, выход из пещеры или просторного углубления в сплошной скале.

Окружающий пейзаж был столь же угрюмым, как и любой другой. Как и всюду в Тяжелых горах — скалы, скалы, одни только скалы. Однако эта стена из почерневших от влаги досок, построенная неизвестно когда и неизвестно кем, показалась Байлею жуткой и недружелюбной.

Байлей сделал два шага в сторону двери. Он хотел было крикнуть, но подобное сразу же показалось ему неуместным.

Старые доски смотрели на него кривыми глазницами сучьев.

— Эй? Есть там кто? — скорее спросил, чем позвал он.

Тишина. И неожиданно — резкий скрип двери…

На пороге хижины стоял совершенно седой старик. Длинная коричневая накидка тихонько шелестела на легком ветру. Поблекшие, но необычно мудрые глаза внимательно разглядывали путника. Под взглядом этих глаз все страхи внезапно улетучились без остатка. Этот взгляд обладал удивительной силой, способной уничтожить любой черный страх. Вместо страха появилось нечто иное… Неуверенность? Почтение? Смирение?

— Приветствую тебя, сын мой, кем бы ты ни был. — Голос старика был тихим и чуть хриплым, но слова звучали дружелюбно. — Входи. Мой дом открыт для всех.

Байлей старался ничем не показывать своего замешательства. Он не пытался гадать, кто этот хозяин дома-пещеры, но сразу же понял, что это отнюдь не рядовая личность. Слова были произнесены на языке кинен, или упрощенном армектанском, но этот человек, несомненно, знал также и высокие языки Армекта. Ибо язык завоевателей Шерера, очень красивый и трудный, имел многочисленные разновидности. Армектанский, которым пользовались в повседневной жизни, сильно отличался от того, который служил для возвышенных описаний; последний, высокий армектанский, содержал сотни и тысячи слов, употреблявшихся лишь по особому случаю. Говорили, будто никто на свете не знает всех эпитетов, имевшихся в этом языке… Но старику из горной хижины-пещеры наверняка была знакома высокая речь. Пользуясь киненом, он вставил слово, отсутствовавшее в простом армектанском.

— Приветствую тебя, господин, — сказал Байлей на том же языке, что и хозяин, но в полном его звучании. — Как мне кажется, неудобный кинен мы можем оставить громбелардским горцам… Или я ошибаюсь?