Елена Грушковская - Багровая заря Страница 45

Я подыскала себе небольшую пещерку, вход в которую представлял собой узкую щель, в которую едва можно было протиснуться. В самой пещерке было достаточно места, чтобы улечься. У входа был маленький плоский уступ, почти ровная каменная площадка, которая вполне могла сойти за взлётно-посадочную полосу. Облюбовав это место, я натаскала туда листьев и мха, устроив там себе что-то вроде постели. Пробравшись в какое-то горное селение, я утащила из одного дома подушку.

Почему меня потянуло в горы, подальше от цивилизации?

Мне нужно было место для успокоения. Уединённое, тихое, с прекрасным горным воздухом, это местечко было как раз то, что я искала. Я решила, что здесь будет моё логово.

Отряд вооружённых людей пробирался через горы уже третьи сутки. Это были мрачные бородатые люди, и командовал ими человек со шрамом на щеке. На их пути лежало моё селение — точнее, селение, над которым я обосновалась.

Ничего, кроме горя, они в селение принести не могли. Там жили мирные люди, а это были люди войны.

Их было сорок, включая командира. Сорок разбойников, вооружённых до зубов. Сорок фанатиков, а командовал ими хладнокровный убийца. Он был таким же чудовищем, как и я, разве только не пил крови. Он распорядился сделать привал, так как уже темнело, и дорога была плохо видна. Это была опасная тропа, отряд уже столкнулся с двумя оползнями, их чуть не завалило камнями.

Они разбили лагерь в пещере у ручья, огня не разжигали, всё делали тихо и быстро. Молча ели, выставили часовых и легли отдыхать. Командир долго не спал, всматривался в темноту зоркими, холодными глазами.

Всё наконец стихло. Слышно было, как они дышали, как бились их сердца.

Командир заснул. Он очень устал.

Первый часовой, молодой парень с жидкой бородкой, не издал ни звука, когда я обездвижила его. Второй ничего не заметил: он начинал дремать. Я напилась крови часовых и отнесла их тела подальше от пещеры, положив на берегу ручья. Шакалы, словно понимая необходимость не производить лишнего шума, набросились на их тела почти неслышно. Взошла луна.

Неслышно ступая между спящими людьми, я резала им глотки. Сначала я зажимала человеку рот, чтобы он не крикнул, а потом одним движением перерубала горло почти до позвонков, так что голова оставалась держаться на клочке плоти. Никто не проснулся, не крикнул.

Простите меня за кровавые подробности. Я зарезала весь отряд, кроме командира, который так устал, что даже не услышал, как убивают его людей. Я разоружила его, собрала всё оружие у убитых и сбросила в ручей. Не осталось ни одного ствола, ни одной гранаты. Ни одного патрона. Ни одного ножа. Всю еду я тоже бросила в ручей. Вымыв нож в холодной серебристой воде, я вытерла его о штанину и вложила в чехол. В раздумьях я склонилась над командиром. Вряд ли имело смысл оставлять его в живых. Под его придавленными сном веками беспокойно задвигались глазные яблоки, он застонал и вдруг проснулся. Встретившись с моим взглядом, он дёрнулся всем телом, его рука искала оружие, которого уже не было… Последним, что он увидел в своей жизни, были мои клыки.

Я забрала чемоданчик с деньгами, предназначавшимися для дурного дела. Денег было много — полный чемоданчик денежных пачек. Кто-то лязгнет зубами, кого-то ликвидируют, кто-то с кем-то поссорится, и дело, для которого были предназначены эти деньги, не будет сделано. Не будут взорваны бомбы, не погибнут дети, не будут плакать матери. А Карине этих денег могло хватить на всю жизнь.

Эльза не вернулась с охоты. Я навещала орлят каждый день и кормила их, но они всё время были одни. Мы ждали Эльзу день за днём, но она не возвращалась.

Не знаю, что с ней случилось. Она так и не вернулась, и мне пришлось взять заботу о птенцах на себя. Они выросли и покинули гнездо, и я наблюдала за их первыми полётами и попытками охотиться. Я так к ним привыкла и привязалась, что мне было очень грустно, когда и они однажды не вернулись в гнездо, улетев из него навсегда.

Я осталась совсем одна.

И снова города, снова подонки, коих было великое множество. Я истребляла их, но они были неистребимы. Их были полчища. Каждую ночь двое-трое из них, отдав мне свою кровь, отправлялись на закуску шакалам, но разве я могла уничтожить их всех? Это было, конечно, нереально.

У меня развился какой-то нюх на преступления: я чувствовала, когда поблизости совершалось какое-то зло. Маньяков, если таковые попадались мне, я убивала просто так: мне почему-то не хотелось даже пить их кровь. Она казалась мне какой-то гадкой.

Я спасла шесть самоубийц, прыгнувших с моста, одного поймала на крыше, троих сняла с мачт высоковольтных линий, но больше всего меня поразил случай, когда десятилетний мальчик хотел броситься под поезд. Узнав, что его систематически избивала мать, я задумалась: что же делать с ней? Я спросила мальчика, любит ли он свою маму, и он сказал, что любит и не хотел бы, чтобы с ней что-нибудь случилось. Но у него был любящий отец, который собирался разводиться с этой женщиной и лишать её родительских прав. Судьба этого мальчика (его звали Гриша) волновала меня очень долго, и я следила за ходом судебного процесса. Развод родителей был оформлен, но через месяц после этого чуть не случилась беда. Мать похитила мальчика и попыталась увезти.

Далеко она с ним не ушла. На перроне, перед самой посадкой на поезд, на её плечо легла моя рука. Встретившись с моим взглядом, она попала в ловушку, из которой её сознание было не в силах выбраться. Она увидела перед собой бледное лицо и тёмную бездну глаз, холодную, как ночное январское небо у неё над головой.

«Отпусти ребёнка, — приказала я ей телепатически. — Если снова попытаешься к нему приблизиться, выпотрошу тебя заживо и повешу на твоих собственных кишках».

Её взгляд остекленел от ужаса, рука стала медленно подниматься, чтобы положить крестное знамение, но сил на это у неё не хватило. Её сознание было раскрыто и беспомощно, и мне не составило труда посеять в нём чёрные семена смертельного ужаса. А дальше они уже сами сделали своё дело, пустив ростки и взорвав её рассудок изнутри.

Безумно хохочущую женщину увели два милиционера, потом подъехала «скорая». Гриша уже не видел всего этого: мы с ним шли прочь с вокзала.

— Я тебя помню, — сказал он. — Только в тот раз я забыл спросить, как тебя зовут.

— Аврора, — ответила я.

— А куда мы идём?

— Домой, к папе. Он, наверно, уже беспокоится.

— А мама? — спросил Гриша.

— Мама уехала, — ответила я. — Она больше никогда не обидит тебя и не ударит.

Я закутала его в свою куртку, взяла на руки, и мы полетели. Он совершенно меня не боялся. Доверчиво прижимаясь головкой к моему плечу, он спросил: