Леонард Карпентер - В стране Черного Лотоса Страница 45

Киммериец сам шагнул в образовавшуюся брешь в строю, даже не успев нагнуться, чтобы поднять щит упавшего бойца. Ему пришлось отбивать наконечник копья, нацеленного в глубь фаланги. Еще один удар ятагана — и копье вместе с рукой, сжимавшей его, полетело на землю. Следующим взмахом клинка Конан располосовал лицо другого хвонга, размахивавшего бронзовым ножом в опасной близости от киммерийца. В следующий миг перед сержантом сомкнулись щиты его солдат: кто-то из заднего ряда закрыл брешь в строю, восстановив правильный квадрат фаланги.

— Продолжать движение! — крикнул Конан. — Не останавливаться. Впереди какие-то развалины. Закрепившись там, мы сможем отбивать штурм этих обезьян хоть до второго рождения Сэта! Вперед, ребята, держим строй!

Гибкость была преимуществом движущегося строя. Даже огибая деревья и продираясь сквозь кусты, фаланга сохраняла прочность своих рядов. Другим преимуществом движения было то, что неприятельские лучники не успевали пристреляться и вынуждены были тратить время на перебежки, а не на стрельбу. Но у движения был и один страшный недостаток. Приходилось тащить на себе раненых, тратя последние силы, или оставлять их, обрекая на жестокую расправу.

— Конан, где же подкрепление? — раздался голос Бабрака, отвечавшего за задний ряд дерущейся в окружении фаланги. — Если мы слишком далеко заберемся в джунгли, ты уверен, что они нас найдут?

— Подкрепление? Пара сотен вендийских стражников? — негромко, чтобы другие солдаты не услышали тревожных слов, переспросил киммериец. — Какие там подкрепления! Даже если наш посыльный добрался до этих слюнтяев, я сомневаюсь, что они бросятся нам на помощь. Тот, кто приписал нам такой сомнительный и ненадежный резерв, был не меньшим дураком, чем тот, который раз в сто приуменьшил предполагаемую цифру наших противников… Нет, Бабрак, если мы и выживем, то только благодаря нашей силе и дисциплине. А уж потом у нас будет о чем поговорить кое с кем из командиров. — Неожиданно голос Конана громоподобным ревом прокатился над джунглями, перекрывая грохот боя и стоны раненых. — Вперед, туранцы! Смелее! Каждый из вас стоит дюжины этих вонючих дикарей!

Стройный боевой клич был ему ответом. И действительно, хорошо обученный, защищенный доспехами и сражающийся плечом к плечу с товарищами туранский боец мог противостоять десятку нападающих мятежников, а то и поболее. Но любой мало-мальски опытный солдат знал, что стоит их строю на миг разомкнуться, как в прорыв хлынет толпа хвонгских воинов. Продвижение фаланги превратится в беспорядочное отступление. Доспехи сделают солдат неповоротливыми, превратив их в легкую добычу противника. Поэтому туранцы, держа строй, медленно, шаг за шагом продвигались к разрыву в скалах, за которым виднелись остатки каких-то стен и крыши временных шатров лагеря мятежников. Град стрел ударялся о шлемы, доспехи и щиты пехоты, атаки хвонгов словно волны разбивались одна за другой об эту живую стену.

— Смотри, это похоже на развалины древнего города, — раздался над ухом киммерийца голос Бабрака, — смотри — от стены остался лишь поросший травой длинный холмик. Хвала Тариму, что дикари не сообразили наладить здесь оборону, превратив руины во вполне сносную крепость… Стой-ка, а кто это маячит там, на верхушке разрушенной башни?

Конан проследил направление взгляда Бабрака и увидел силуэт человека в длинном цветастом плаще, стоявшего на полуобрушившейся смотровой площадке башни. Опираясь на длинный посох, мерцающая сфера на верхнем конце которого показалась киммерийцу знакомой, человек, походящий на глубокого старика, обозревал поле битвы, не обращая внимание на просьбы двух своих воинов, чьи головы тоже мелькали за зубцами башни, не рисковать и пригнуться. Высмотрев все, что ему было нужно, старик направился к лестнице.

— Моджурна! Так вот где прятался этот дьявол! — Конан от волнения так сжал плечо Бабрака, что тот вскрикнул от нешуточной боли.

— Это он, собственной персоной, Верховный Шаман и вдохновитель восстания хвонгов! Я однажды уже видел его. Все! Нужно немедленно штурмовать их лагерь!

— Как прикажете, сержант. — Достаточно выдержанный, чтобы не показать страха, Бабрак все же позволил себе высказать свое мнение. — Дело твое, Конан, но мы рискуем, если разорвем строй перед численно превосходящим противником.

— И здорово рискуем, приятель, — согласился Конан. — Но учти, что на чашу весов положена возможность покончить с этой войной одним ударом! Решено. Лучшие бойцы пойдут в прорыв. Ты, Бабрак, встанешь слева от меня.

Взмахнув окровавленным ятаганом, Конан вновь привлек внимание солдат диким ревом, а затем крикнул:

— Туранцы! Внимание, перестраиваемся в клин! За мной, на штурм лагеря! И годовое жалованье тому, что убьет этого мерзавца — Моджурну!

Слова киммерийца произвели сильное впечатление на его подчиненных. То ловя на себе опасливые взгляды, то слыша обрывки восторженных криков, великан-северянин встал во главе нового строя.

— Убейте Моджурну, ребята! Не дайте ему уйти! За Тарима и Йилдиза — в атаку!..

Стремительная машина смерти пришла в движение. Сами джунгли, казалось, были готовы расступиться перед сверкающими, разящими клинками и сносящими все на своем пути щитами. Словно тяжелая галера, разогнавшись, неслась по волнам зеленого моря. Из глоток солдат вырвалась боевая песня. Ее слова были древнее, чем заветы Тарима, чем сам Туран. Из глубины веков, из мрака первобытных пещер неслись эти слова, древние и вечные, как сама война. Подчиняясь ритму песни, колонна туранской пехоты набирала скорость и неслась к своей цели. Вот уже противостоящие толпы мятежников не выдержали этого натиска и, расступившись, стали отходить, а вскоре и побежали. Конечно, легковооруженные хвонги двигались быстрее клина туранцев, но сейчас никто и не собирался преследовать их по одному. Главным преимуществом на этот момент стало то, что хвонгские лучники перестали осыпать туранцев стрелами.

Конан сражался, словно разъяренный демон. С невероятной частотой сыпались удары его клинка, разящего не защищенные доспехами тела противников. Конан понимал, что не имеет права задержаться ни на мгновение, чтобы не сбить с ритма весь строй.

Многие мятежники, еще вчера мирные селяне, не успели сообразить, что происходит, и отступить с пути чудовищной машины смерти. Подпираемые сзади другими, подчас тревожно поглядывающими через их плечи соплеменниками, они умирали, даже ни разу не подняв оружие в сторону Конана и его закованных в броню товарищей.

Другие же повстанцы, в основном охотники-хвонги, вели себя совершенно иначе. Еще перед боем они нажевались лотоса, чтобы сделать свое тело нечувствительным к боли. Их кривые ножи, сверкавшие в воздухе, были постоянными спутниками их жизни. Хвонги даже привязывали свои клинки к запястьям, не расставаясь с ними и во сне. Эти воины были готовы к смерти и к тому, чтобы дорого продать свою жизнь. Руки и ноги многих из них были крепко перетянуты тонкими веревками. Надеваемые непосредственно перед боем, они служили чем-то вроде заранее наложенного жгута, позволяя хвонгам продолжать сражаться даже тогда, когда другой человек давно рухнул бы от тяжести ран и потери крови.