Ярослава Кузнецова - Золотая свирель Страница 46

— Но у меня есть уши и глаза, и они пока неплохо выполняют свою работу. Что за вещь у тебя пропала?

— Свирелька. Золотая.

Пепел вздохнул, с сочувствием глядя на меня. Покачал головой.

— Ведь сей предмет не только драгоценным материалом дорог тебе, госпожа?

— Не только. Мне подарил ее один… человек… — на слове "человек" я поперхнулась, — которого я очень любила. Это память о нем. Я потеряла его.

Пепел опустил глаза. Я подумала, что на самом деле я потеряла их обоих — Ириса и его свирель. Словно оборвалась последняя нить.

Я — его шанс, ты так говорил, Амаргин? Теперь уже нет. Шанс потерян.

Дракон победил.

— Единственная страшная потеря — это потеря надежды, госпожа, — тихо проговорил мой подвыпивший приятель. — Все остальное возвращается.

— Банально, Пепел.

— Зато истинно.

— Ерунда это, Пепел. Кем ты сам был, где твоя прежняя жизнь? Разве ты родился в канаве? Простеца не отмоешь добела, по себе знаю. А голубая кровь и сквозь грязь просвечивает. Ты скатился с вершины на дно — и ты веришь, что взойдешь обратно на эту вершину?

— Моя вершина не та, о которой ты думаешь. — Поэт придал испитой своей физиономии глубокомысленный вид и порывисто отбросил со лба волосы. — Но ты права, светлая госпожа моя, я надеюсь взойти на нее. А если бы не надеялся, сунул бы голову в петлю, забыв о грехе самоубийства.

— Может ты святой, а? — заподозрила я. — Ходишь под маской шута и проповедуешь о вечном блаженстве. Мол, плоть от плоти народной. Только ты не плоть от плоти, Пепел. Ты не тот, кем хочешь казаться.

— Срываем маски? — он улыбнулся, продемонстрировав дыру в зубах. — Ты тоже не та, кем кажешься.

Я напряглась сперва, а потом вспомнила, что терять мне нечего. Все уже потеряно. Криво усмехнулась:

— Ну и кто же я по-твоему?

— Ты страж границы. — Он наставил на меня не слишком чистый палец, весь в заусенцах, со слоистым траурным ногтем.

— Что?

— Страж границы между сном и явью, — объяснил он. — Ты гостья сумерек. Ты русалка. Ты радуга. Ты волшебное слово "сезам".

— А ты — трепло.

— Трепло, — легко согласился он, и очарование спало. — Всего-навсего. Когда-то это трепло сотрясало воздух в высоких залах. А теперь оно делает то же самое на пленэре. Пойдем, госпожа моя, в кабак. Я угощаю.

— Пойдем, Пепел.

Я взяла его под руку, и он повел меня куда-то в недра портового района.

Это был зачуханный трактир в полуподвале, темный, сырой, дымный и людный. Здесь звучала иноземная речь — матросы с кораблей пропивали свои денежки именно в этой дыре. Конечно, не только в этой — подобных заведений в Козырее было предостаточно.

Моего спутника тут, похоже, знали. Его приветствовали вполне дружелюбно. Нас попытались зазвать в компанию, но Пепел отрицательно покачал головой и отвел меня подальше, где между арками схоронился узенький столик без стульев. Пепел порыскал по залу и приволок к столику скамью. Я уселась спиной к стене. Пепел вообще взгромоздился на столешницу, прислонив к ней свою палку.

Вина здесь не было. Нам принесли пива, бобов в чесночной подливе и маринованную селедку. Пиво мне сперва не понравилось, а потом я вошла во вкус. Пепел болтал босыми ногами, грыз селедочный хвост и потешал меня какими-то глупостями.

Я его не слушала. Я решила, что напьюсь. На его деньги. То есть, на бывшие мои. А потом засомневалась. Пиво все-таки. Я двадцать раз лопну, прежде чем захмелею. Но все равно, попробовать стоит.

Потом вдруг оказалось, что вокруг столпились люди, кто-то принес светильник и Пепел говорит, что будет петь. Говорил он это почему-то мне, но мне было все равно и я пожала плечами.

— Пой на здоровье.

Он начал постукивать по засыпанному опилками полу своей ореховой палкой. Звук получался глухой, ощутимый скорее ступнями чем ухом. Слушатели перестали бубнить, и тогда Пепел негромко завел:

— Проснись, засмейся, дудочка моя,Я всем дыханьем, нежностью своеюБезжизненное тельце отогрею…Воскресни… и прости —Я снова пьян.Что делать… столько грязи и вранья —Тут праведник, пожалуй, озвереет! —Куда уж нам… Пойму —и протрезвею —Как неуместна искренность твоя…

Я озадаченно нахмурилась, потому что не ожидала от бродяги такой бестактности. Рана моя, расковырянная его голосом, снова закровоточила. Стиснув зубы, я постаралась пропустить пеплово пение мимо ушей. Я прислушивалась к тому, что оставалось за потоком песни, за плотным, вязким фоном таверны, за муравейным гулом большого города.

Там, далеко, была пустота, в ней бродило эхо и хлопало стеклянными крыльями. Но ореховая палка достучалась до пространства пустоты, и всплески стеклянных крыл сменили ритм. До, ре, ре диез…

Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…

И щебетал где-то на грани сознания золотой голосок, отвечая на призывы памяти. Откликался в душе хрустальный разговор, звенящее дыхание реки, певучий крик, разверзающий скалы. Ирис протягивал мне в сложенных ковшиком ладонях обломок тростника, трогательно украшенный зигзагами и полосками — Не забывай меня, Лессандир. Видишь? Это тебе. Она умеет петь. Она открывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.

Она — моя!

Я слышу, она зовет меня. Она зовет меня — где-то там, за городом, в холмах, она выводит свое заклинание "до, ре, ре диез…" — и я слышу ее!

Мой слух отверзается, как скала. Сердце мое распахивается. И выплескивается тьма из щели — тьма, что скопилась во мне, выливается прочь, смытая золотым счастливым смехом.

Подожди! Я сейчас! Я слышу!

Я иду!

Проскользнув за спинами слушателей, я покинула дымный подвальчик. Мой путь вел за город, на северо-восток, где череда каменистых холмов отделяла мрачный Соленый лес от Королевского заповедного. Я обогнула большие людные улицы и вышла из Паленых ворот.