Юлия Набокова - Легенда Лукоморья Страница 46

– Так то ж по пьяни было! – засмущался третий голос.

– Зря отказался, – крякнул первый. – Представь только, какие б у нас детки пошли – летающие избушки с тремя крышами. Ха-ха-ха! – загоготал он.

– Хо-хо-хо, – вторил ему второй.

И вот уже люди во дворике заткнули уши от громоподобного хохота, который доносился из блюдечка.

Забава поспешила отключить звук, и тарелка показала Змея, который рухнул на холм и содрогался от смеха. Все так и прильнули к экрану, стремясь разглядеть Горыныча в подробностях. Заохали бабы:

– Вот же страшилище какое! Только гляньте, какие лапы!

– А крылья-то, крылья!

– А морды до чего отвратные!

И ничего не отвратные, не согласилась с ними я. Феликс, мой ручной дракончик, который в Вессалии остался, конечно, посимпатичнее будет. Но и Змей хорош: настоящий дракон, золотая чешуя искрится на закатном солнце. – Урод! – выразила всеобщее мнение сельчан какая-то баба.

И тут Горыныч, словно что-то почуяв, замер, вытянул все три головы, и три пары глаз уставились на зрителей, как будто Змей и в самом деле всех видел.

– Ой, мамочки! – заголосила какая-то девчонка.

Горыныч облизнулся и дыхнул огнем прямо в центр блюдца. Зрители испуганно отхлынули в стороны, словно боясь, что на них прольется пламя. Кто-то из мужиков от удивления крепко выругался, кто-то из детишек заплакал. Все вскочили на ноги и заметались по двору, не обращая внимания на то, что изображение Горыныча уже исчезло, сменившись успокаивающим видом лесного озера.

Пока выдворили вон всех гостей, пока занесли в дом все подношения, пока помогли поварихе разместить припасы в погребе и кухонных сундуках, уже и ночь наступила. Няньки ушли спать наверх, а меня, как еще не успевшую заступить на службу, разместили на ночлег в каморке по соседству с поварихой. Каморка была нежилой и служила хранилищем вещей. Но мне нашлось неплохое местечко на скамье у стены. Заботливая Устинья притащила мне ворох тряпья, чтобы спалось мягче. Не перина, конечно, но и я не принцесса на горошине. Прежде чем лечь спать, я попросила у нее кружку парного молока и миску для Варфоломея. После массового телесеанса кот опять куда-то пропал, но на случай, когда он появится, я наполню миску.

Проснулась я от шумного чавканья.

– Варфоломей, – спросонок проворчала я, приподнимаясь на лавке, – вернулся, гуляка. Где тебя носило все это время?

Из темного угла, в котором я поставила блюдце, на меня смотрели округлившиеся желтые глаза.

– Так молочко для Варфоломея? – дрожа, прозвенел тоненький незнакомый голосок. – Прости, хозяйка, я все выпил.

– А ты кто такой будешь? – удивилась я, впотьмах шаря по деревянной стене в поисках выключателя. Заноза, которая вонзилась в ладонь, мигом привела меня в чувство и вернула в лукоморскую реальность, где вместо электричества – свечи да лучины.

– Я Клепа, – прошелестел незваный гость и подсказал: – Лучина на столике.

С третьей попытки я кое-как зажгла источник света и смогла разглядеть гостя. На полу, переминаясь с лаптя на лапоть, стоял вихрастый мужичок в подпоясанной рубахе и шароварах. Ростом он доходил мне до колена.

– Прости, что разбудил, хозяйка, – повинился он. – Оголодал дюже, вот и обрадовался, что хоть кто-то обо мне вспомнил. Да, как оказалось, зря.

– Так ты домовой? – ахнула я.

Мужичонка кивнул.

– Аз есмь. Так ты, – он покосился на пустое блюдце, – не сердишься на меня?

– Да что ты! – успокоила его я. – Кушай на здоровье. Может, еще принести?

Домовой, поколебавшись, бросил взгляд на блюдце и решительно помотал головой.

– Я сейчас! – Я нашарила лапти. – Ты только никуда не уходи!

До чуланчика, где в холодильном сундуке хранилось молоко, мне надо было пройти всего четыре комнатки. На цыпочках, стараясь ни скрипеть половицами, я миновала две двери, как вдруг третья распахнулась, меня схватили в охапку сильные мужские руки и втащили в комнатку.

– Дусенька, – взволнованно прогудел в ухо мужской голос, – пришла, голубушка!

– Какая я тебе Дусенька? Глаза-то разуй! – шикнула я, пытаясь высвободиться, и, глянув по сторонам, поняла, что попала как раз в тот чулан, в котором днем начищали посуду тряпки-самотерки. Сейчас ряды посуды стояли на полках, а тряпок не было видно.

– Грушенька, – залебезил захватчик, – прости дурака, не признал! Ты ж ведь такая недотрога, я уж не ждал, не надеялся!

– Нашел Грушу! – зашипела я, шаря рукой по поверхности ближайшей полки. Авось отыщу тряпку да отхожу нахала как следует. – А ну пусти!

– Устинья, – обмер от восторга мужик, – неужто ты?

– Да тебе, похоже, все равно, кто придет! – возмутилась я за весь женский род и, нащупав еще влажную тряпку, издала радостный вопль. Мужик расценил мой возглас как сигнал к действию и крепко прижал к себе, распустив руки.

Наказание за этакую вольность последовало незамедлительно. Я с удовольствием шлепнула его тряпкой по голове. Тряпка словно очнулась от забытья, вырвалась из моих пальцев и принялась с азартом натирать мужику голову. Тот замычал, замотал головой, а я быстро выскочила за дверь, нырнула в кухню, где мирно дремали капризные скалки, и юркнула в продовольственный чуланчик. Пошарив впотьмах, нашла запечатанную кринку с молоком и мешочек сухарей. Хорошо, что сама вечером крестьянские дары сюда заносила, вот и помню, что где лежит.

Выглянув за дверь, убедилась, что коридор пуст, и двинулась в обратный путь. У чуланчика, куда меня пытался затащить мужик, замедлила шаг, прислушалась. Судя по доносящимся оттуда звукам возни и тихому мату мужика, борьба продолжалась и тряпка не сдавалась без боя. И только боязнь мужика перебудить весь дом и необходимость объясняться с хозяйкой заставляла его сцепить зубы и молча бороться со взбесившейся самотеркой. Я быстро прошмыгнула к себе и закрыла дверь.

При виде еды глаза Клепы радостно сверкнули. Я наполнила блюдце молоком, развязала мешочек и положила на пол к его ногам. По размеру мешок почти не уступал росту домовенка.

– Это все мне? – не поверил он и, сложив руки на груди, поднял на меня полные благодарности глаза. – Да это ж… Мне теперь… до зимы хватит!

– Тебя здесь совсем не кормят? – спросила я, глядя, как Клепа жадно опустошает второе блюдце молока.

– Да кто ж про меня помнит? – горестно вздохнул домовой. – Хозяйка на одном волшебстве помешалась. Раньше ж ведь как? – хрустя сухариком, рассуждал он. – Домовой был всему голова. За порядком в доме следил, за тем, чтобы дом в упадок не приходил. Мне хозяин корочку хлеба да миску молочка, а уж я ему завсегда украдкой подскажу, где в избе какие неполадки: где крыша протекает, где пот прогнивает. Он мигом эту беду подлатает, и стоит изба дальше, крепче крепкого. А теперь что? – Клепа шмыгнул носом и размочил сухарик в молоке. – Нет в доме порядку, ворожба одна. Я от голоду сохну, и терем вместе со мной в упадок приходит. А Забава, вместо того чтобы меня уважить, все новые диковины выдумывает, чтобы избу в порядке содержать. Эх, знала бы моя прежняя хозяйка, как новая ее силушку растрачивать станет… – Клепа склонил вихрастую голову и вдруг громко закашлялся, поняв, что сказал лишнего.