Елена Костромина - Трафарет вечности Страница 46

— Где ты был? — сонно поинтересовалась Всеслава, тут же по-хозяйски забрасывая на него руку и укладывая голову на плечо.

— Осмотреться ходил.

— И что там?

— Зима пришла. Заморозки. Все тепло мы забрали.

— Как же я тебя люблю, как же я люблю тебя, — прошептала Всеслава, — она, кажется, не слышала слов Кузьмы, она просто хотела слушать его голос.

Когда Всеслава, наконец, проснулась, яркий летний день уже близился к своему концу — яркие лучи садящегося солнца отражались в зеркале исключительного трюмо, украшенного многочисленными хрустальными "глазками", отчего по всей комнате разбегались солнечные зайчики.

Всеслава села на чем-то мягком и упругом и протерла глаза. Ни омшаника, ни каменных низких сводов… Она сидела на огромной кровати с балдахином, застеленной шелковыми простынями заботливо укутанная в шкуру снежного барса. Занавеси балдахина были привязаны к резным столбикам кровати, открывая роскошный вид на прекрасно ухоженный зимний сад, что располагался в эркере у высокого французского окна, напротив королевского ложа.

Изумленная женщина осторожно соскользнула с постели и, как ей показалось, перешла в большую светлую комнату, обставленную невесомой мебелью в стиле барокко. Стены комнаты, оббитые светло голубым шелком идеально сочетались с небесно голубой с розовой отделкой мебелью и бирюзовым шелковым ковром.

Внимание Всеславы привлекло движение за ее спиной, на границе видимости и она резко повернулась, что бы дать отпор тому, кто посмел за ней подглядывать, но увидев "обидчика" звонко засмеялась и стала разглядывать себя в огромном зеркале в золотой, с витушками, раме. В зеркале, вообще-то, была не Всеслава. Она никогда не помнила, что была такой красавицей с матовой и гладкой кожей, огромными глазами и алыми губами. Поверхность зеркала словно переливалась, едва ощутимо превращая женщину, что смотрелась в него в волшебную фею в полупрозрачном и соблазнительном наряде…

Тут Всеслава обратила внимание на то, что она действительно красовалась перед зеркалом в умопомрачительном шелковом с кружевами пеньюаре, на рукавах и вороте отделанным каким-то нежнейшим пухом. Она снова повернулась перед зеркалом и только теперь поняла, что ее озадачило в самом начале — в комнате не было двери. Только стены, роскошное окно, эркер…

Загадка разрешилась тут же — зеркало, тихо заскрипев, повернулось на одной из своих створок и в комнату, из полумрака, что стояла за дверью, вкатился сервировочный столик, а следом за ним вошел Кузьма.

— О!… - разочарованно протянул он, — Я так надеялся подать завтрак в постель!

— Я мигом, — кивнула Всеслава, и, действительно, в один миг оказалась на кровати, накрытая до талии шкурой огромной кошки.

— Во-от… Так гораздо лучше! — сказал Кузя и они оба засмеялись.

В следующее мгновение он тоже оказался на кровати и про завтрак на некоторое время забыли, будто его и не было вовсе. Наконец, отдышавшись, Всеслава сказала:

— Ох, уморил совсем!

— Так я… любя, — попробовал оправдаться Кузьма, вспомнил про слегка остывший завтрак и стукнул себя по лбу, — Так я же за этим и уходил! Что, сударыня вы желаете на завтрак?

— Какой завтрак? Вечер уже… — отмахнулась Всеслава.

— А что, разве есть запрет завтракать вечером? — не сдавался Кузьма, — Так что вы желаете?

— Я бы сейчас… — Всеслава вздохнула, — Нет… как-то не романтично…

— Что? — настаивал Кузя.

— Я бы борща бы навернула…

Кузьма захохотал, как будто его защекотали, и подтянул к себе сервировочный столик. Там, на самом почетном месте, под нарядно сияющей крышкой-куполом, гордо подбоченившись, стояла пузатая супница, полная остро пахнущего, алого, горячего, словно только что из духовки, борща. Кузя открыл стоящий рядом с супницей горшочек со сметаной и вручил Всеславе ложку:

— Прошу Вас, сударыня…

— А ты?

— А что, я? — Кузя взял вторую ложку и гордо продемонстрировал ее возлюбленной, — Я присоединюсь.

На некоторое время связный разговор прекратился. Когда обширный то ли завтрак, то ли обед был съеден, любовники откинулись на подушки в полном изнеможении.

— У нас с тобой сегодня комплексный завтрак получился, — констатировал Кузьма.

— Это который завтрак, обед и ужин?

— Это который завтрак и обед. Ужинаю я поздно.

— Да уж. Если ты каждый раз так домой возвращаешься… как вчера…

— А, — махнул Кузя рукой, — Это нас с Федей в милицию замели.

— Вас? В милицию? — Всеслава восхитилась то ли смелостью стражей порядка, то ли "недисциплинированностью" Кузьмы.

— Да ладно, глупости. Мы с Федором на Банковском мосту танцы устроили… с саблями… А тут — саммит… А тут — менты… Им и привиделась демонстрация антиглобалистов… Ну и нас, как антиглобалистов… Антиглобализм в три часа ночи!

Кузя пустился подробно излагать события предыдущей ночи, подробно остановившись на роли Федора в истории, на перебранке милиционеров, и о умиротворении академиков. Об одном он только не обмолвился и словом — о том, что Федор показал ему этой ночью. Но это и была не его тайна, что ж о ней говорить…

Всеслава слушала, смеялась, затем спокойно спросила:

— А как же ты его оставил? Он же без оружия, один?

Кузьма поперхнулся:

— Он, без оружия? А! Ему и не надо! Это же его город… Здесь даже камни — ему подчиняются.

— Вот как… — Всеслава задумалась, — А он правда Достоевский?

— Нет, конечно, — засмеялся было Кузьма, но осекся, увидев округлившиеся глаза и раскрытый рот Всеславы.

— Ой, боженьки! А я же его… Я искала цитологию. И спрашивала, у кого узнать, какая книжка потолковее будет? Мне и сказали, это мол, Достоевский, он доктор… Я еще, дура, подумала, надо же, как совпало!

— И? — затаив дыхание, ждал Кузя продолжения рассказа.

— И! Подошла к нему и спросила — "Вы — Достоевский?!" А он… бровью не поведя, отвечает: "Я. А что Вам угодно, сударыня?"

— И? Дальше? — затаил Кузьма дыхание.

— А дальше… Ты пришел и стал про динозавров рассказывать. И Федор Михайлович… Он хоть Федор Михайлович?

— Да. Поэтому и Достоевский, — кивнул Кузя, — Что дальше?

— Не поняла. Как это поэтому? — наморщила носик Всеслава.

— Он — Беляев Федор Михайлович. Ну и все на эту тему острят. И дальше что?

— Ничего, он меня и отправил, сказал, книгу завтра принесу.

— Понятно…

— Понятно ему! Стыд-то какой! Подумал, наверное, что я дура деревенская!

— Ну, деревенские дуры "Nature" не читают.

— Тогда — просто дура голимая, что "Nature" читает, а кто такой Достоевский — не знает.