Виталий Обедин - Дикий Талант Страница 47

Корт в малиновом камзоле, распахнутом на широкой груди, белые кружева, на шее – белоснежный шелковый платок, закреплен застежкой с красно-розовым камнем – скорее всего, гранатом. Впечатление Корт производит совсем иное, нежели Фер, – он опрятен, щеголеват, чисто выбрит и открыто мужественен. Вообще Корт мне симпатичен, хотя взгляд у него острый и разящий, словно шпажный выпад. Белая сталь во взоре.

Коричневые башмаки с пряжками. Белые чулки и бежевые панталоны. Корт сидит очень свободно, чувствуется, что ему удобно так сидеть, хотя в любой другой позе будет не менее удобно. Высокая степень владения телом, мышечной свободы угадывается в Молнии без труда. Он сидит – нога на ногу, покачивает носком башмака и, кажется, вполне доволен собой и окружающими. Лицо у Корта простое и грубоватое, он не особенно красив, но на него приятно смотреть. Впрочем, он все же Малиган, а значит, особо доверять Корту не стоит.

На спинке стула у Молнии – перевязь с кинжалом и шпагой.

Вижу Дакоту.

– Не забудь свои дорожные бумаги,- говорит Фер моему «слуге», орудуя ножом и вилкой.- Ищейки из Второго департамента так и рыщут вокруг в поисках смутьянов и саботажников…

При этом Ослиная Задница не перестает разделывать перепела.

Вообще воспоминания о Фере у меня довольно смутные. Знаю, что он приходится мне дядей, хотя старше меня всего года на три-четыре. Когда-то мы вместе играли: маленькие големы, которых мы мастерили, сражались между собой. Его Повелитель Ужасов и мой Король-Дурман. Помню, что Фер получил свой Талант довольно поздно и очень сильно после этого изменился. Хотим мы того или нет, обретение Таланта у нас, Малиганов, означает взросление.

Ну, Феру это на пользу не пошло. Трудно представить, что я когда-то видел его смеющимся. Затворник, чужой, непонятный, просто скучный. Сын Марана, как болтают, но Древоточец отпрыска, мягко говоря, недолюбливает. То же прозвище Ослиная Задница прицепилось к Феру с легкой руки Марана. С тех пор между отцом и сыном откровенная вражда.

Башмаки Фера выглядят так, словно прошли немало лиг – в основном, правда, вокруг книжных полок. Царапины, потертости; медные пряжки самого немодного в этом веке фасона потускнели и покрыты патиной. Чулки белые, но словно не раз стиранные, на левом – пятно, похожее на масляное. Камзол тоже не самый модный: узкий и длинный. какого-то не очень опрятного темно-синего, почти черного цвета и покроя, напоминающего одеяние сельского пастора. Жилет – зеленовато-болотный. Шейный платок словно кем-то тщательно измят и плохо, хотя и туго, повязан. Если подойти ближе, видно, что на воротничке – черные следы, как от долгого ношения. На платке тоже пятна.

Сидит Фер напряженно, не слишком удобно. На него даже смотреть не очень приятно, сам начинаешь ерзать и устраиваться. Фер скован, хотя в манерах его чувствуется хорошее воспитание. Вообще, кажется, эта скованность поз и движений у Фера от внутренней несвободы, в нем есть что-то от человека, проглотившего обнаженный клинок. Как при взгляде на Корта понимаешь, что тому свободно и легко и будет свободно и легко в любой другой позе, так и при взгляде на Фера сразу чувствуешь – этот человек в каждом положении ищет не удобство, а нечто иное. Некую твердость, нужность. Он все время как бы позирует, словно утверждает этим некую истину.

Фер – последователь Строгой Церкви, так я слышал. Впрочем, он этого не скрывает.

Малиганы по своей природе агностики – как и большинство обладателей Древней крови. Прекрасно зная о существовании бога, мессии, шести Герцогов, хаоса и тому подобного, мы не находим нужным верить – нам вполне достаточно знать. Фер другой.

Увидел «тетю» Клариссу. Легкомысленное создание с капризными губами, карими глазами и непокорными, вьющимися от природы каштановыми кудрями. То есть она забавная. На Клариссе ярко-зеленое платье с приятным вырезом. Дакота, похоже, там уже все хорошенько разглядел – впрочем, Кларисса больше заманивает, чем выставляет напоказ. Самые интересные открытия ждут моего «слугу» ночью. Если, конечно, он не забаррикадирует дверь своей комнаты шкафом и не зарядит пистолеты. Кларисса не назойлива, но привыкла получать то, чего ей хочется. Вообще Клариссе нравится нравиться. Хотя какой женщине это не нравится?

…увидел Лоту.

Сестрица по сравнению с Клариссой – строгий ангел, почти монашка. Лота – очень светлая. Высокая, стройная, не сразу заметишь, что плечи у нее широковаты. Бедра, напротив, уже; тонкая талия. Лота двигается и смотрит. На – светлое, цвета шоколада со сливками, летнее платье,

не слишком открытое. Черные волосы собраны наверх. Шея открытая, точеный изгиб. Я по нему скольжу взглядом – и у меня мурашки. Вообще в комнате от Лоты сразу светло, как светло бывает в детстве. Она изменилась. Четыре года ее не видел. Сестра стала взрослее: линии тела мягче, они плавные, в походке появилась какая-то очень интересная уверенность и сильная, спокойная грация. Я вижу, как движутся ее бедра под платьем – и мне хорошо и тревожно одновременно. Она останавливается и смотрит на меня прямо, называет не моим, придуманным именем «Генри», а я стою и гляжу на нее. У нее высокие скулы и нос, может быть, чуточку длинноват – но это прекрасные скулы и отличный, великолепный, само совершенство, нос! Мне нравится ее взгляд – Лота стала старше, женственней, и все это я вижу в ее глазах.

У нее глубокий, чуточку сипловатый голос – такой очень характерный, не похожий на одинаковые голоса всех этих дворяночек. Резкое, режущее, острое «р», от звука которого у меня по спине холодок. Четкое произношение – может быть, с пережимом на согласные; отчего ее речь кажется не по-женски твердой, волевой. Но голос, несомненно, женский, волнующий. Эта хрипотца царапает, задевает, не дает спокойно слушать. Этот голос находится в некотором контрасте с внешностью – губы с трещинками, чистое девичье лицо, глубокие, широко раскрытые глаза – и уверенный, низковатый голос с хрипотцой, чуть подсевший, словно после бурной ночи.

Я стою и смотрю. И слушаю, конечно, слушаю.

– На кой тебе понадобилось брать эту дрессированную гориллу, родич? – спросил Молния насмешливо. И посмотрел на меня.

Вот я и дома. Пора снова привыкать к семейной манер общения.

Ни слова в простоте.

– П-потому и н-нанял, что дрес-сирован-н… нннн- Проклятая буква опять застряла. Корт поднял брови, глядя на мои мучения.

– …что дрессированная,- выговорил я неожиданно чисто – даже сам удивился.

Молния хмыкнул, покачал головой. «Играем, значит? – читалось в его глазах.- Ну-ну». Я пожал плечами. Думай как хочешь, Молния.

– Ступай! – велел я Дакоте.