Сергей Никшич - Соседки Страница 47

Голосок был знакомый и нежный, и Голова даже улыбнулся, но потом сообразил, что это соседка, и съежился как внутренне, так и внешне в надежде, что ему показалось.

– Идиот и есть! – не унимался голосок в норе.

Голова повернул свою обличность, которая еще минуту до этого была вполне самодовольна и уверена в себе, и уставился на хорошенькую, как модель, соседку, смотревшую на него из норы.

– Электрификация, – начал было Голова, – то есть, коммунизм…

Но его жалкие потуги вызвали у соседки презрительный хохот. Более того, возле нее появилась еще одна, такая же хорошенькая и с золотыми волосами, и они вдвоем стали смеяться над полупьяным чиновником, который пытался от них отделаться.

– На нас эти штучки больше не действуют, – доверительно сообщили они. – У нас на них теперь иммунитет. Так что, пузан, или ты с нами, или против нас!

И в норе опять захохотали, и Голова подумал, что совершенно не любит, когда кто-то начинает внезапно ржать как лошадь. Но это еще было бы полбеды, если бы ему доподлинно не было известно, что в любой момент к нему может нагрянуть Акафей. А Маринка опаздывает на работу, и кто тогда подаст заезжему начальнику чай?

– Я подам, я! – заорала из норы хорошенькая соседка, прочитавшая без труда мыслишки Василия Петровича. – Я ему так подам, что…

Но тут и Голова, и соседка замолчали, потому что заметили, что через дохленькую тюлевую занавесочку в кабинет заглядывают Ведьмидиха и Субмарина. Соседка от страха нырнула поглубже в нору, а Василию Петровичу деваться было некуда и он был вынужден сделать вид, что рад видеть гражданочек, интересы которых он, в силу своего положения, должен всячески защищать. И он радостно улыбнулся, бормоча при этом полузабытые молитвы, но соседки пялились на него, как на седьмое чудо света, и явно что-то замышляли. – Эй, Тоскливец! – позвал Голова подчиненного. – Беги за Грицьком. И за батюшкой Тарасом. Беги, кому говорю!

Но ответом ему служила тишина, нарушаемая только шорохом страниц, – Тоскливец сосредоточенно читал ту полосу, на которой изо дня в день публиковали фотографии заморских красавиц, по-дружески улыбавшихся Тоскливцу, и он, вероятно, за отсутствием других перспектив, улыбался им в ответ. Более того, запах кофе усилился, и Тоскливец, по своему обыкновению, затаился, как летучая мышь, чтобы не выходить на холод и не терять столь необходимую ему жизненную силу. Но Голова не мог позволить себе оставить его в покое, потому что ведьмы явно что-то задумали, а он не может сам броситься за помощью и оставить капитанский мостик, потому что в любой момент может нагрянуть Акафей. И он вышел из кабинета, и Тоскливец вопросительно уставился на него, словно никогда прежде его не видел.

– За Грицьком беги! И за батюшкой Тарасом! Беги, а то будет поздно, – приказал Голова, но Тоскливец даже не пошевельнулся. Более того, он еще вольготнее развалился в кресле и принялся рассматривать начальника: его мятые, пузырящиеся на коленях брюки, нечищеные ботинки, перхоть на пиджаке, его одутловатое, красноватое лицо, не отмеченное печатью мудрости, но при этом встревоженное, и рот, пытающийся что-то сказать, словно его обладателю есть что сказать.

А Голова был вынужден, в свою очередь, лицезреть подчиненного, которого на самом деле рассматривать он не любил, поскольку тот неизменно вызывал у него брезгливость, как слизняк, обнаруженный в салате: его шрамы, кастрированное ревнивцем ухо, его ухмылку, залысины, прогрессирующее брюшко, нарукавники, которые тот неизменно надевал на рабочем месте. Нет, нарукавников сегодня не было! И что это? На Тоскливце новый, видать, импортный, джемпер с велюровыми наклейками на локтях, чтобы рукава не протирались. Как же это так? Откуда? И сидит, как падишах! А ну я его!

– Встать! – заорал Голова, потерявший остатки терпения. – Шагом марш!

Но и этот призыв остался втуне.

– Вы, Василий Петрович, наверное, устали с дороги, – вежливо осведомился подчиненный. – Здесь ведь не казарма. И за какой помощью я должен бежать? И кого мы спасаем на этот раз?

Вопрос попал не в бровь, а в глаз. Признаться в том, что спасать нужно его, Голову, от ведьм и соседок, довольно опасно, потому что, если сейчас Акафей ударом ноги откроет дверь и окажется здесь, то преступный Тоскливец, как только улучит момент, обвинит его в алкоголизме. И в том, что ему мерещатся соседки. А ведь Акафей человек светский и не выносит мистицизма в любых его проявлениях. Особенно в тех, когда вынужден скоблить наждаком собственные коленки. А когда он еще увидит соседку… Может быть, уехать в город? Навсегда. А после меня хоть соседки, хоть соседи. И ведьмы на метле. Возле Галочки им меня не достать. Обвешу квартиру иконами и буду читать псалтырь. Круглые сутки. Пусть только попробуют!

Голова осторожно заглянул в кабинет – дыра была пуста и возле окна тоже никого не было видно.

«Пронесло», – подумал Голова, сел в кресло и тут же слился воедино со своим большим полированным столом, который был аккуратно протерт от пыли и на котором не было ничего, кроме его любимого перекидного календаря. Точнее, почувствовал, что стал столом, хотя и сохранил способность видеть то, что находится вокруг него в кабинете. Попробовал позвать на помощь, но понял, что нем. Посмотрел в сторону окна и увидел два злорадных силуэта, издевательски делавшие ему «ручкой» подобно тому, как маленькие дети, прощающиеся со взрослыми. Подлые ведьмы праздновали победу. Особенно Ведьмидиха. «Всю жизнь она, – думал Голова, – дожидалась этого момента. И дождалась. И теперь я, немой и четвероногий, буду выносить издевательства, а Галочка так и не узнает, куда я исчез, и будет думать, что я опять ее бросил. А ведь я ее люблю». И Голова было всплакнул, но при этом почувствовал, что плачет, как бы внутрь себя. «Чудеса, – думал Голова. – Утром еще был человек, пил коньяк и ехал на роботу. И вот на тебе – стол. Но коньяк, откуда коньяк? Ведь вчера его в машине не было, – и по столу заструилась гусиная кожа. – Ведьмы в заговоре с Нарциссом подложили в машину свое зелье. Вот почему Нарцисс так кривил рожу… Или я подозреваю его напрасно?»

Рассуждения Головы были прерваны ударом, сравнимым только с прямым попаданием молнии – Акафей! Дверь для пущего эффекта была отрыта ногой и только чудом удержалась в петлях. Акафей, румяный, как девушка, ворвался в затхлое казенное помещение с криком: «А ну я вас!». И Тоскливец сразу же вскочил и принялся обхаживать начальство, снял с Акафея пальто и, рассыпаясь перед ним в любезностях, препроводил его в кабинет. Но Головы не было видно.

– Только что был здесь, – доложил Тоскливец. – Видно, сейчас появится.

Для убедительности Тоскливец обыскал весь кабинет, заглянул в ящики стола и даже показал Акафею плащ Головы как вещественное доказательство. Но Голова все не появлялся, и Тоскливец взял инициативу на себя – приготовил чай, положил в него, скрепя сердце, побольше сахару и поставил его на стол перед Акафеем, который уселся в кожаное кресло Василия Петровича. Голова при этом ощутил сильный ожог, словно его облили кипятком.