Генри Олди - Пленник железной горы Страница 48

Я побрел прочь, уже без всякой цели. Все трудятся, родным помогают — один Юрюн-боотур без дела шляется? Да нет, не один. У нас вся семья такая. Папа целыми днями на веранде лежит, на горы смотрит. Мюльдюн… А что — Мюльдюн? Туда поехал, сюда поехал. Вроде как по делу, а вроде — и нет. Ну ладно, мама по дому, по хозяйству. А мы, мужчины? Нас, между прочим, весь улус кормит, поит, одевает. Не дом — полный чорон. Ни просить, ни напоминать не надо — сами все лучшее приносят. За что, спрашивается? Только за то, что мы — солнечные айыы? Табунщики коней пасут, охотники дичь бьют, кузнец железо кует, Бётяс кумыс готовит. А мы? Может, мы и не нужны вовсе?

— Юрюн!

Кустур нагнал меня на краю поля — там, где мы обычно собираемся. Он запыхался, раскраснелся, взмок. Сразу видно, бежал со всех ног. Хороший человек дядя Тимир: увидел, что сыну невтерпеж, отпустил…

— Привет, Юрюн! Давно вернулся?

— Сегодня. А чего ты без молотка?

— Шутишь? Мамка сказала, что ты меня видеть хотел — отец сразу молоток отобрал. Беги, говорит, не заставляй ждать…

Экая важность — Юрюн-боотур Кустура видеть хочет! Тимир меня случайно с моим дядей, Белым Владыкой, не перепутал? Ладно, не мое дело.

— Вот, держи. Это тебе, подарок.

Кустур не спешил взять лук. Спрятал руки за спину:

— Правда мне?

— Тебе, тебе!

— А ты как же? Без лука?

— У меня другой есть. Бери!

— Ну, я даже не знаю…

— Бери! А то обижусь.

— Спасибо! Спасибо, Юрюн! Веришь, мне твой лук ночами снился…

Он ахал, восторгался, благодарил, и все как-то чересчур. Не столько радовался, сколько мне показывал, как он рад и благодарен. Раньше я такого за ним не замечал.

— Вот же ж…

Это Кустур лук натянуть решил. Тянет, тянет. До половины, и только. Нет, он честно старается. Честно-честно! Пыхтит, багровеет, тянет изо всех сил — нет, никак. Пустил ветры от натуги, засмущался:

— Тугой…

Я думал, Кустур посильнее будет. Обычный лук; не боотурский — охотничий. Что там его натягивать? Это ж не костяное чудище из оружейной мастера Кытая! Охотничий лук. Как у Манчары. Взрослый. Вот я дурачина! У Кустура-то до сих пор детский был! Об этом я не подумал…

— Привет, Юрюн!

— Привет!

Я дружески хлопнул здоровяка Вилюя по плечу. Вилюй охнул и чуть не упал. Притворяется? Вряд ли. Из Вилюя притворщик, как из гадюки стрела…

— Ты чего?!

— А чего?

— Больно же!

С опаской зыркая на меня, Вилюй отступил на пару шагов, начал тереть ладонью пострадавшее плечо. Обиделся, да. За что, спрашивается? Я ж на радостях, шутя — давно не виделись…

— Извини, я не нарочно…

Как наяву, встало перед глазами: «Ай, молодец!» — и Уот Усутаакы хлопает слугу по плечу. Плечо хрустит, рука Баранчая обвисает веревкой… Верно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Три дня в компании адьярая — и вот, на̀ тебе!

— Прости, не рассчитал. Плечо-то цело?

Вилюй двигал плечом туда-сюда:

— Вроде, цело. Синяк будет — ого-го!

— Я не со зла…

— Да ладно, пустяки. Только ты это… Поосторожней, ладно?

— Чего — поосторожней? Чего, а?

— Привет, Юрюн!

Это Чагыл с Никусом. Вроде ж еще не вечер? И что, всех поотпускали? Ради меня? Вот ведь закавыка…

— Привет! Вот, вернулся.

По плечам я хлопать зарекся. Если Вилюя перекосило, а он самый сильный в нашей компании… Мелкие они какие-то стали. Худосочные. Вилюй, Кустур, Чагыл, Никус. Я смотрел на них сверху вниз и удивлялся: как я раньше этого не замечал?

— Расскажешь про Средний мир?

— Про Кузню, про Кузню расскажи! Ты ж там был?

— Был.

— Давай, рассказывай!

Я подбоченился, как подобает бывалому боотуру. Набрал в грудь воздуха, готовясь начать рассказ. Открыл рот — и закрыл.

Они ждали. А я молчал.

Что я им расскажу? Про Кузню нельзя. Нет, точно нельзя, и не уговаривайте. Пусть никого из моих приятелей не возьмут в перековку — лучше промолчать. А что можно вспомнить? Что?! Куо-Куо? Можно, да стыдно. Не буду я про нее рассказывать. Елю-Чёркёчёх? Колыбели, старуха-ящерица?! Нет, нельзя. Раз уж я брату ни словечка не сказал… Средний мир? Про Средний мир точно можно, только что про него рассказывать? Горы как горы, реки как реки, юрты как юрты. Дом Первых Людей — и тот в точности как наш. Скучища! Роды Сабии-хотун? Дядя Сарын и светлая Айысыт? Вот он визжит, ее призывает, вот я ночью их разговор подслушиваю…

Дудки, про это точно не надо!

С адьяраем три дня кумыс пили? Тут ничего нет: ни стыда, ни секретов. Интересно будет, наверное. Жаль, не поверят. Я б тоже не поверил, если б мне кто до отъезда про пьянку с адьяраем рассказал. Что еще? Мотылек? Гора Кюн-Туллур? Сиэги-Маган-Аартык? Сторожевая застава? Мюльдюново облако?!

Что?!

— Кыш отсюда! — грянуло над ухом

Моих приятелей как ветром сдуло.

4

Мы их в хлам раскатаем…

— Ты зачем их прогнал?

Мюльдюн смотрел на меня сверху вниз — точь-в-точь как я перед этим на приятелей. Молчал — тоже как я. Мне бы ему спасибо сказать, а я злился: не дело это — гонять людей почем зря!

— Не лезь к моим друзьям! Понял?

Брат превратился в грозовую тучу: вот-вот громыхнет, молнией шарахнет. «А пусть попробует!» — подбодрил себя я. Я ждал, а Мюльдюн не пробовал. Ну да, сила воли. Дядя Сарын сказал: Мюльдюн у тебя толковый, у него сила воли есть. Бери с брата пример. Мюльдюн — и толковый?! Впервые такое про него услышал. Сильный — да! Но чтоб толковый?!

— Ты! — гаркнул на меня толковый Мюльдюн. — Ты, засранец!

— Я?!

— Да уж не я! Ты как с отцом говоришь?!

Про мальчишек он забыл напрочь. Все равно что мух отогнал. Улетели — и ладно, что про них вспоминать?

— Как я с ним говорю?

Мюльдюн пыхтел, кряхтел, потел: слово нужное подбирал.

— Непочтительно! Нельзя так с отцом!

— А с сыном — можно? Можно, да?!

— Он старший. Отец. Пойди, извинись!

— Ни за что! Пусть он первый извиняется!

В глотке у Мюльдюна заклокотало, как в закипающем котле. Он сделался больше, еще больше… И усох обратно. Насчет силы воли дядя Сарын был прав. Есть она у Мюльдюна. Полным-полно! Только я все равно извиняться не пойду!

— Маму до слез довел, скотина…

По-моему, у него руки чесались дать мне по шее. Всё проще, чем к чужой совести взывать. Руки чесались, и Мюльдюн спрятал их за спину, сцепил пальцы в замок. Позднее я оценил, сколь тяжкую ношу взвалил на себя Мюльдюн-бёгё. Не всякому боотуру по силам. Уговаривать, вразумлять? Никогда он этого не умел. А кто, если не он? Брат честно старался, тащил ношу в гору, из последних сил…